Бесполезные знания

[marull]

Рентген был мировой гений и легендарный хам. Сотрудники рыдали от его грубости, и держались только из научного фанатизма и поклонения таланту шефа. Когда Шведская Королевская Академия Наук известила его о присуждении Нобелевской премии, Рентген лишь пожал плечами: не препятствовать. Нобелевский комитет официально пригласил лауреата на торжественное вручение. Рентген велел передать через секретаря, что занят вещами более важными, нежели шляться в Стокгольм без всякой видимой цели; дали, и хрен с ними, могут прислать по почте, если им приспичило. Шведы оскорбленно пояснили, что эту высшей престижности награду вручает на государственной церемонии в присутствии высших лиц лично Его Величество король Швеции. Рентген раздраженно велел передать, что если королю нечего больше делать, а видимо так и есть, так пусть сам и приедет в Вену, а он, Рентген, ученый, а не придворный бездельник, сказал же, что занят, и у него никаких на хрен дел к шведскому королю нет. Премию переслали.

Да. Так вот. Рентген занимался исследованием своих лучей полтора года, и описал двенадцать их свойств на четырех страницах. После чего заявил: все, исчерпано, больше тут делать нечего. И перешел к следующим проблемам. Сотрудники же, захваченные открывшимися перспективами, вцепились в так самонадеянно и поспешно оставленное шефом золотое дно. И через энное время все из них скончались от лучевой болезни, еще неведомой. Но главное – с тех пор прошло уже сто лет – к свойствам лучей, описанным Рентгеном, никто так и не сумел добавить ни строчки.

М.Веллер.

[VSR]

Ох уж этот Веллер. И Пушкин у него бытописатель с бездарной прозой. Сомнения в гениальности поэта закрались в него еще, когда они в школе в 5 классе начали проходить "Евгения Онегина". И у Гоголя "Мертвые души" абсолютно не смешные, с тупым юмором. И Рентген был хамом.

Рентгена же выбрали ректором университета. У него же не частная лавочка была, где сотрудники были с ним из фанатизма. Есть воспоминания учеников о нем как "скромном и цельном человеке".

[marull]

Очень красивый текст об иллюзии выбора...

Eсли бы вы встретили беременную женщину, у которой уже 8 детей, из них трое глухих, двое слепых, один умственно отсталый, а сама женщина больна сифилисом — вы бы посоветовали ей сделать аборт?
Прежде чем ответить на этот вопрос, прочитайте еще один: Нужно выбрать нового мирового лидера, и ваш голос — решающий. Вот информация о 3-х кандидатах:
Кандидат 1: общается с нечистыми на руку политиками, советуется с астрологами, у него две жены, курит без остановки и выпивает 8-10 бокалов мартини в день.
Кандидат 2: дважды изгонялся с должности, спит до полудня, баловался опиумом в колледже, выпивает около литра виски каждый вечер.
Кандидат 3: имеет воинские награды, вегетарианец, не курит, пьет изредка пиво и никогда не изменял жене.
Кого из троих вы выберете?

Первый кандидат: Франклин Д. Рузвельт.
Второй кандидат: Уинстон Черчилль.
Третий кандидат: Адольф Гитлер.

И, кстати, на счет аборта: если ваш ответ «да», то вы только что убили Бетховена.

Из сети.

[VSR]

Мифы обо всех, включая Бетховена. Бетховен был страшим сыном в семье (первенец умер). Отец хотел сделать его "Моцартом".

[lina46]

Пора переименовать тему в ПОЛЕЗНЫЕ ЗНАНИЯ.

[VSR]

Каждый день в школе - лишние знания.

[The Little Mermaid]

Да..о ком только писатель М.И.Веллер не писал.
Творчество его меня всегда "вдохновляло":как это вообще можно было написать.
А ещё, кроме всех заслуг, М.И.Веллер родил новый мем.
Теперь любой интеллигентный человек должен заканчивать беседу словами: " Cкотина тупая, я тебя больше не знаю".(C)
Удобно, кстати.

[The Little Mermaid]

Дополнение :для всех, кто не знаком с Веллером : в эфире передачи "Особое мнение" на "Эхе Москвы" произошло скандальное происшествие: гость передачи Михаил Веллер выплеснул воду из своей кружки в лицо ведущей Ольги Бычковой, после чего бросил в нее кружкой и выбежал из студии со словами "Скотина тупая, я тебя больше не знаю".

[VSR]

После бала.

— Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае. Я вот про себя скажу.
Так заговорил всеми уважаемый Иван Васильевич после разговора, шедшего между нами, о том, что для личного совершенствования необходимо прежде изменить условия, среди которых живут люди. Никто, собственно, не говорил, что нельзя самому понять, что хорошо, что дурно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои собственные, возникающие вследствие разговора мысли и по случаю этих мыслей рассказывать эпизоды из своей жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, увлекаясь рассказом, тем более что рассказывал он очень искренно и правдиво.
Так он сделал и теперь.
— Я про себя скажу. Вся моя жизнь сложилась так, а не иначе, не от среды, а совсем от другого.
— От чего же? — спросили мы.
— Да это длинная история. Чтобы понять, надо много рассказывать.
— Вот вы и расскажите.
Иван Васильевич задумался, покачал головой.
— Да, — сказал он. — Вся жизнь переменилась от одной ночи, или скорее утра.
— Да что же было?
— А было то, что был я сильно влюблен. Влюблялся я много раз, но это была самая моя сильная любовь. Дело прошлое; у нее уже дочери замужем. Это была Б..., да, Варенька Б..., — Иван Васильевич назвал фамилию. — Она и в пятьдесят лет была замечательная красавица. Но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная и величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо, как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и прелестных, блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа.
— Каково Иван Васильевич расписывает.
— Да как ни расписывай, расписать нельзя так, чтобы вы поняли, какая она была. Но не в том дело: то, что я хочу рассказать, было в сороковых годах. Был я в то время студентом в провинциальном университете. Не знаю, хорошо ли это или дурно, но не было у нас в то время в нашем университете никаких кружков, никаких теорий, а были мы просто молоды и жили, как свойственно молодости: учились и веселились. Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у меня иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами (в то время мы ничего, кроме шампанского, не пили; не было денег — ничего не пили, но не пили, как теперь, водку). Главное же мое удовольствие составляли вечера и балы. Танцевал я хорошо и был не безобразен.
— Ну, нечего скромничать, — перебила его одна из собеседниц. — Мы ведь знаем ваш еще дагерротипный портрет. Не то что не безобразен, а вы были красавец.
— Красавец так красавец, да не в том дело. А дело в том, что во время этой моей самой сильной любви к ней был я в последний день масленицы на бале у губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера. Принимала такая же добродушная, как и он, жена его в бархатном пюсовом платье, в брильянтовой фероньерке на голове и с открытыми старыми, пухлыми, белыми плечами и грудью, как портреты Елизаветы Петровны, Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты — знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского. Хоть я и охотник был до шампанского, но не пил, потому что без вина был пьян любовью, но зато танцевал до упаду — танцевал и кадрили, и вальсы, и польки, разумеется, насколько возможно было, всё с Варенькой. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Мазурку отбили у меня: препротивный инженер Анисимов — я до сих пор не могу простить это ему — пригласил ее, только что она вошла, а я заезжал к парикмахеру и за перчатками и опоздал. Так что мазурку я танцевал не с ней, а с одной немочкой, за которой я немножко ухаживал прежде. Но, боюсь, в этот вечер был очень неучтив с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины, и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться.
По закону, так сказать, мазурку я танцевал не с нею, но в действительности танцевал я почти все время с ней. Она, не смущаясь, через всю залу шла прямо ко мне, и я вскакивал, не дожидаясь приглашения, и она улыбкой благодарила меня за мою догадливость. Когда нас подводили к ней и она не угадывала моего качества, она, подавая руку не мне, пожимала худыми плечами и, в знак сожаления и утешения, улыбалась мне. Когда делали фигуры мазурки вальсом, я подолгу вальсировал с нею, и она, часто дыша, улыбалась и говорила мне: «Encore»(1). И я вальсировал еще и еще и не чувствовал своего тела.
— Ну, как же не чувствовали, я думаю, очень чувствовали, когда обнимали ее за талию, не только свое, но и ее тело, — сказал один из гостей.
Иван Васильевич вдруг покраснел и сердито закричал почти:
— Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы, кроме тела, ничего не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, щиколки и еще что-то, вы раздеваете женщин, в которых влюблены, для меня же, как говорил Alphonse Karr (2), хороший был писатель, — на предмете моей любви были всегда бронзовые одежды. Мы не то что раздевали, а старались прикрыть наготу, как добрый сын Ноя. Ну, да вы не поймете...
— Не слушайте его. Дальше что? — сказал один из нас.
— Да. Так вот танцевал я больше с нею и не видал, как прошло время. Музыканты уж с каким-то отчаянием усталости, знаете, как бывает в конце бала, подхватывали все тот же мотив мазурки, из гостиных поднялись уже от карточных столов папаши и мамаши, ожидая ужина, лакеи чаще забегали, пронося что-то. Был третий час. Надо было пользоваться последними минутами. Я еще раз выбрал ее, и мы в сотый раз прошли вдоль залы.
— Так после ужина кадриль моя? — сказал я ей, отводя ее к месту.
— Разумеется, если меня не увезут, — сказала она, улыбаясь.
— Я не дам, — сказал я.
— Дайте же веер, — сказала она.
— Жалко отдавать, — сказал я, подавая ей белый дешевенький веер.
— Так вот вам, чтоб вы не жалели, — сказала она, оторвала перышко от веера и дала мне.
Я взял перышко и только взглядом мог выразить весь свой восторг и благодарность. Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал перышко в перчатку и стоял, не в силах отойти от нее.
— Смотрите, папа просят танцевать, — сказала она мне, указывая на высокую статную фигуру ее отца, полковника с серебряными эполетами, стоявшего в дверях с хозяйкой и другими дамами.
— Варенька, подите сюда, — услышали мы громкий голос хозяйки в брильянтовой фероньерке и с елисаветинскими плечами.
Варенька подошла к двери, и я за ней.
— Уговорите, ma chère (3), отца пройтись с вами. Ну, пожалуйста, Петр Владиславич, — обратилась хозяйка к полковнику.
Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми à la Nicolas I (4) подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки.
Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт.
Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, — хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков, Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», — думал я, и эти четвероугольные носки сапог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для всех тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками за уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я ее кавалер.
— Ну, все равно, пройдитесь теперь вы с ней, — сказал он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею.
Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елисаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство.
Мазурка кончилась, хозяева просили гостей к ужину, но полковник Б. отказался, сказав, что ему надо завтра рано вставать, и простился с хозяевами. Я было испугался, что и ее увезут, но она осталась с матерью.
После ужина я танцевал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья.
Когда я приехал домой, разделся и подумал о сне, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было перышко от ее веера и целая ее перчатка, которую она дала мне, уезжая, когда садилась в карету и я подсаживал ее мать и потом ее. Я смотрел на эти вещи и, не закрывая глаз, видел ее перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее милый голос, когда говорит: «Гордость? да?» — и радостно подает мне руку или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами. Но больше всего я вижу ее в паре с отцом, когда она плавно двигается около него и с гордостью и радостью и за себя и за него взглядывает на любующихся зрителей. И я невольно соединяю его и ее в одном нежном, умиленном чувстве.
Жили мы тогда одни с покойным братом. Брат и вообще не любил света и не ездил на балы, теперь же готовился к кандидатскому экзамену и вел самую правильную жизнь. Он спал. Я посмотрел на его уткнутую в подушку и закрытую до половины фланелевым одеялом голову, и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он не знал и не разделял того счастья, которое я испытывал. Крепостной наш лакей Петруша встретил меня со свечой и хотел помочь мне раздеваться, но я отпустил его. Вид его заспанного лица с спутанными волосами показался мне умилительно трогательным. Стараясь не шуметь, я на цыпочках прошел в свою комнату и сел на постель. Нет, я был слишком счастлив, я не мог спать. Притом мне жарко было в натопленных комнатах, и я, не снимая мундира, потихоньку вышел в переднюю, надел шинель, отворил наружную дверь и вышел на улицу.
С бала я уехал в пятом часу, пока доехал домой, посидел дома, прошло еще часа два, так что, когда я вышел, уже было светло. Была самая масленичная погода, был туман, насыщенный водою снег таял на дорогах, и со всех крыш капало. Жили Б. тогда на конце города, подле большого поля, на одном конце которого было гулянье, а на другом — девический институт. Я прошел наш пустынный переулок и вышел на большую улицу, где стали встречаться и пешеходы, и ломовые с дровами на санях, достававших полозьями до мостовой. И лошади, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома улицы, казавшиеся в тумане очень высокими, — все было мне особенно мило и значительно.
Когда я вышел на поле, где был их дом, я увидал в конце его, по направлению гулянья, что-то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана. В душе у меня все время пело и изредка слышался мотив мазурки. Но это была какая-то другая, жесткая, нехорошая музыка.
«Что это такое?» — подумал я и по проезженной посередине поля скользкой дороге пошел по направлению звуков. Пройдя шагов сто, я из-за тумана стал различать много черных людей. Очевидно, солдаты. «Верно, ученье», — подумал я и вместе с кузнецом в засаленном полушубке и фартуке, несшим что-то и шедшим передо мной, подошел ближе. Солдаты в черных мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались. Позади их стояли барабанщик и флейтщик и не переставая повторяли всё ту же неприятную, визгливую мелодию.
— Что это они делают? — спросил я у кузнеца, остановившегося рядом со мною.
— Татарина гоняют за побег, — сердито сказал кузнец, взглядывая в дальний конец рядов.
Я стал смотреть туда же и увидал посреди рядов что-то страшное, приближающееся ко мне. Приближающееся ко мне был оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его. Рядом с ним шел высокий военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась мне знакомой. Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад — и тогда унтер-офицеры, ведшие его за ружья, толкали его вперед, то падая наперед — и тогда унтер-офицеры, удерживая его от падения, тянули его назад. И не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами.
При каждом ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от страдания лицо в ту сторону, с которой падал удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова. Только когда он был совсем близко, я расслышал эти слова. Он не говорил, а всхлипывал: «Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте». Но братцы не милосердовали, и, когда шествие совсем поравнялось со мною, я видел, как стоявший против меня солдат решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, сильно шлепнул ею по спине татарина. Татарин дернулся вперед, но унтер-офицеры удержали его, и такой же удар упал на него с другой стороны, и опять с этой, и опять с той. Полковник шел подле, и, поглядывая то себе под ноги, то на наказываемого, втягивал в себя воздух, раздувая щеки, и медленно выпускал его через оттопыренную губу. Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека.
— О Господи, — проговорил подле меня кузнец.
Шествие стало удаляться, все так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и все так же били барабаны и свистела флейта, и все так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым. Вдруг полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат.
— Я тебе помажу, — услыхал я его гневный голос. — Будешь мазать? Будешь?
И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина.
— Подать свежих шпицрутенов! — крикнул он, оглядываясь, и увидел меня. Делая вид, что он не знает меня, он, грозно и злобно нахмурившись, поспешно отвернулся. Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой. Всю дорогу в ушах у меня то била барабанная дробь и свистела флейта, то слышались слова: «Братцы, помилосердуйте», то я слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «Будешь мазать? Будешь?» А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидел опять все и вскочил.
«Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю, — думал я про полковника. — Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к приятелю и напился с ним совсем пьян.
Что ж, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, было — дурное дело? Ничуть. «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал», — думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался — и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился.
— Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились, — сказал один из нас. — Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было.
— Ну, это уж совсем глупости, — с искренней досадой сказал Иван Васильевич.
— Ну, а любовь что? — спросили мы.
— Любовь? Любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я стал реже видаться с ней. И любовь так и сошла на нет. Так вот какие бывают дела и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека. А вы говорите... — закончил он.

1 Еще (франц.).
2 Альфонс Карр (франц.).
3 дорогая (франц.).
4 как у Николая I (франц.).

Л. Н. Толстой. Ясная Поляна, 20 августа 1903 г.

[The Little Mermaid]

VSR,
 позвольте спросить:"Почему рассказ Л.Н.Толстого, Вы разместили в разделе,"Бесполезные знания".

Я просто уже несколько раз на форуме читала об "архаичности" Толстого, о его "морализаторстве", наконец, было утверждение, что он "противен". Как то даже не ввязывалась в подобные споры о моём любимом писателе,/однако сейчас рискую вновь получить "оценку" себя /.

Когда-то, был такой опрос где-то на просторах интернета;"А какую книгу ты взял бы с собой на необитаемый острив?"Я ответила тогда и сейчас повторю "Война и мир" Л.Н.Толстой.

И вдруг-"бесполезные знания".

[Tania+Ania]

The Little Mermaid, как ни странно, я бы тоже взяла Войну и мир

И да, Толстой - морализатор тот ещё.

Войну и мир читала 4 раза. И ещё буду перечитывать. Это книга - океан...всего.

[The Little Mermaid]

Tania+Ania, конечно, морализатор, а ещё и какой сложный и не всегда приятный человек/вот почитаешь воспоминания современников его/, но как Вы правы,-"Война и мир",-неисчерпаема, каждый раз читая, перечитывая, получаешь что-то своё, новое. А странно ещё то, как меняется представление о романе с возрастом:вспомним чтение в школе,потом в юности,зрелости.

[VSR]

И вдруг-"бесполезные знания".

Для меня "бесполезные знания" были заметками, чтобы все было в одном месте (мог поиском легко найти нужное) и возможностью поделиться чем-нибудь интересным. Я не был первооткрывателем такого формата занимательных и не очень фактов. На просторах интернета куча тем с подобными и таким же названием. Почувствовал себя изобретателем велосипеда.

Как-то сложилось, что периодически сюда постил и короткие рассказы, и куски из романов авторов, заслуживающих по моему мнению внимания.

Заметки теперь удобней хранить в программе "заметки". Но поделиться чем-нибудь желание пока осталось. Пусть это иногда спорная подача материала как в случае со старославянским языком. Но это просто заметки. И не вижу ничего зазорного в признании своих ошибок

В школе никак не мог понять разного рода клише. Лев Толстой как зеркало русской революции или Война и мир Толстого – энциклопедия русской жизни.

Перечитывая Анну Каренину недавно до меня дошло об энциклопедии. В обоих романах одним из главных персонажей является Россия. Толстой дает такой объемный срез эпохи. При каких обстоятельствах происходили события в романах. Что учили, во что одевались, что читали и танцевали. Законодательство, политика итд итд итд

Лев Николаевич - великий мастер слова. Создавал прежде всего произведения искусства. Судить его произведения подобными критериями как морализаторство и архаичность отчасти означает заявить о себе как о более искусном, чем Толстой ремесленнике.

наконец, было утверждение, что он "противен"

Истоки этих рассуждений мне кажется лежат в школе. Ничто так не отбивает любовь к литературе, как изучение ее в школе.

Теперь еще и визуализация вместо чтения оригинала зачастую просто вводит в заблуждение. В сериале "Вера, Надежда, Любовь" персонаж Алисы Гребенщиковой учительница литературы в школе, Надежда. И вот эта Надежда заговорщически рассказывает классу о загадочном выборе Раскольниковым орудия убийства. Мол топор и велик, и спрятать тяжело. И прочая ахинея. А ведь достаточно открыть роман и там подробно описано почему именно топор, а не пистолет или что-то еще. Как его Раскольников приспособил нести незаметно.

[VSR]

Об опыте переживания психического расстройства

Винсент Ван Гог — один из тех художников, кого специалисты единодушно причисляют к категории художников душевнобольных. По этому поводу написано огромное количество работ, авторами которых являются психиатры и психоаналитики, историки искусства и культурологи, и даже «Википедия» при запросе «душевнобольные художники» выдает информацию о нем.

Исследователи спорят о диагнозах, выдвигая предположения о наличии у Ван Гога биполярного расстройства, шизофрении или эпилепсии, отягченных злоупотреблением алкоголя. Но все эти диагнозы лишь интерпретации уникального ансамбля текстов, написанных самим Винсентом Ван Гогом.





1. Немногие художники, взявшись за перо, оставили нам наблюдения, дневники, письма, значение которых было бы сопоставимо со сделанным ими вкладом в области живописи.



2. Но письма Ван Гога — это потрясающий, ни на что не похожий документ, растянувшийся на сотни страниц, это диалог с адресатами писем, но также и с самим собой, Богом, миром.



3. Не нуждаясь в посредниках и переводчиках, Винсент Ван Гог сам рассказывает о своем опыте переживания психического расстройства, представая перед читателями удивительным, думающим, трудолюбивым и очень чутким человеком, который в периоды между приступами ужасной болезни был куда более здоров, чем большинство его интерпретаторов и диагностов.



4. Щемящий сердце рассказ художника об опыте переживания психического расстройства начинается 2 января 1889 года в письме, адресованном его брату Тео, из психиатрической больницы французского города Арль, где Винсент оказался после всем известного происшествия с отрезанным ухом.



5. «Чтобы рассеять все твои опасения на мой счет, пишу тебе несколько слов из кабинета уже знакомого тебе доктора Рея, проходящего практику в здешней лечебнице. Я пробуду в ней еще два-три дня, после чего рассчитываю преспокойно вернуться домой. Прошу тебя об одном — не беспокоиться, иначе это станет для меня источником лишних волнений».



6. Кстати, в знак благодарности за ту помощь, которую г-н Рей оказывал Ван Гогу во время приступов болезни, художник нарисовал его портрет. Современники утверждали, что портрет получился очень похожим на модель, однако Феликс Рей был равнодушен к искусству. Картина Ван Гога провалялась на чердаке, потом ей еще какое-то время закрывали дырку в курятнике, и только в 1900 году (через 10 лет после смерти художника) картину нашли во дворе доктора Рея. Работа была приобретена знаменитым российским коллекционером Сергеем Щукиным и хранилась в его личной коллекции вплоть до 1918 года. Уезжая в иммиграцию, коллекционер оставил картину на родине, так она попала в коллекцию Государственного музея изобразительных искусств им. Пушкина в Москве.



7. После этой первой госпитализации Винсент Ван Гог напишет брату Тео: «Уверяю тебя, что несколько дней, проведенных мною в лечебнице, оказались очень интересными: у больных, вероятно, следует учиться жизни. Надеюсь, что со мной ничего особенного не случилось, — просто, как это бывает у художников, нашло временное затмение, сопровождавшееся высокой температурой и значительной потерей крови, поскольку была перерезана артерия; но аппетит немедленно восстановился, пищеварение у меня хорошее, потеря крови с каждым днем восполняется, а голова работает все яснее».



8. В письме брату Тео от 28 января 1889 года Винсент Ван Гог предлагает свой ответ на интересующий многих вопрос о связи гениальности и помешательства, искусства и психопатологии: «Не скажу, что мы, художники, душевно здоровы, в особенности не скажу этого о себе — я-то пропитан безумием до мозга костей; но я говорю и утверждаю, что мы располагаем такими противоядиями и такими лекарствами, которые, если мы проявим хоть немного доброй воли, окажутся гораздо сильнее недуга».



9. 3 февраля 1889 года Винсент Ван Гог делает любопытное наблюдение в отношении жителей города Арль — нет, не пациентов местной психиатрической лечебницы, а обычных горожан: «Должен сказать, что соседи исключительно добры ко мне: здесь ведь каждый чем-нибудь страдает — кто лихорадкой, кто галлюцинациями, кто помешательством; поэтому все понимают друг друга с полуслова, как члены одной семьи… Однако полагать, что я вполне здоров, все-таки не следует. Местные жители, страдающие тем же недугом, рассказали мне всю правду: больной может дожить до старости, но у него всегда будут минуты затмения. Поэтому не уверяй меня, что я вовсе не болен или больше не заболею».



10. Из письма художника брату от 19 марта 1889 года мы узнаем, что жители Арля обратились к мэру города с заявлением, подписанным некоторыми горожанами, о том, что Ван Гог не имеет права жить на свободе, после чего полицейский комиссар отдал распоряжение снова госпитализировать художника. «Словом, вот уже много дней я сижу в одиночке под замком и присмотром служителей, хотя невменяемость моя не доказана и вообще недоказуема. Разумеется, в глубине души я уязвлен таким обращением; разумеется также, что я не позволю себе возмущаться вслух: оправдываться в таких случаях — значит признать себя виновным».



11. 21 апреля Винсент Ван Гог сообщает брату Тео о своем решении после выхода из больницы поселиться в приюте для психически больных в Сен-Реми-де-Провансе: «Надеюсь, будет достаточно, если я скажу, что решительно не способен искать новую мастерскую и жить там в одиночестве… Работоспособность моя постепенно восстанавливается, но я боюсь потерять ее, если стану перенапрягаться и если на меня, сверх того, ляжет вся ответственность за мастерскую… Меня начинает утешать то обстоятельство, что теперь я начинаю считать безумие такой же болезнью, как любая другая».



12. Пребывание Винсента Ван Гога в психиатрической больнице, а позже в приюте для душевнобольных финансировал брат художника — Тео. Помимо этого, Теодор на протяжении более чем 10 лет обеспечивал Винсента средствами к существованию, давал деньги на аренду жилья и ателье, на холсты, краски и текущие расходы. «Я не знаю такого лечебного заведения, куда меня согласились бы принять бесплатно на том условии, что я буду заниматься живописью за свой счет, а все свои работы отдавать больнице. Это — не скажу большая, но все же несправедливость. Найди я такую лечебницу, я без возражений перебрался бы в нее».



13. Перед отъездом из Арля в приют для душевнобольных Сен-Реми-де-Прованса Винсент Ван Гог пишет брату следующее письмо: «Я должен трезво смотреть на вещи. Безусловно, есть целая куча сумасшедших художников: сама жизнь делает их, мягко выражаясь, несколько ненормальными. Хорошо, конечно, если мне удастся снова уйти в работу, но тронутым я останусь уже навсегда».



14. Винсент Ван Гог провел в приюте Сен-Реми-де-Прованса год (с мая 1889-го по май 1890-го), директор приюта разрешил художнику работать и даже предоставил отдельную комнату под мастерскую. Несмотря на повторяющиеся припадки, Винсент продолжал рисовать, видя в этом единственное средство борьбы с болезнью: «Работа над картинами — необходимое условие моего выздоровления: я лишь с большим трудом перенес последние дни, когда был вынужден бездельничать и меня не пускали даже в комнату, отведенную мне для занятий живописью…»



15. В Сен-Реми-де-Провансе художник рисует пейзажи, изображающие виды из окна мастерской и сад, а когда Винсенту разрешили под присмотром покидать приют, то на его холстах появились и окрестности Сен-Реми.



16. Несмотря на три тяжелейших припадка, которые на многие недели вывели Винсента из строя, он написал за этот год более 150 картин, сделал более 100 рисунков и акварелей.



17. Из письма Ван Гога сестре: «Здесь, правда, находятся несколько тяжелобольных, но страх и отвращение, которые вселяло в меня раньше безумие, значительно ослабели. И хотя тут постоянно слышишь ужасные крики и вой, напоминающие зверинец, обитатели убежища быстро знакомятся между собой и помогают друг другу, когда у одного из них начинается приступ. Когда я работаю в саду, все больные выходят посмотреть, что я делаю, и, уверяю Вас, ведут себя деликатнее и вежливее, чем добрые граждане Арля: они мне не мешают. Вполне возможно, что я пробуду тут довольно долго. Никогда не испытывал такого покоя, как здесь и в арльской лечебнице».



18. Искреннее восхищение вызывает стремление Винсента Ван Гога работать, несмотря на болезнь, продолжать заниматься живописью и не сдаваться: «Жизнь проходит и ее не воротишь, но именно по этой причине я и работаю не жалея сил: возможность поработать тоже не всегда повторяется. В случае со мной — и подавно: ведь более сильный, чем обычно, приступ может навсегда уничтожить меня как художника».



19. Важно отметить, что Ван Гог, вероятно, был единственным жителем приюта, который занимался делом: «Следовать лечению, применяемому в этом заведении, очень легко даже в случае переезда отсюда, ибо здесь ровно ничего не делают. Больным предоставляется прозябать в безделье и утешаться невкусной, а порой и несвежей едой».



20. В конце мая 1890 года Тео предложил брату перебраться поближе к нему и его семье, на что Винсент возражать не стал. Проведя три дня у Тео в Париже, художник поселяется в Овер-сюр-Уаз (небольшой деревушке, находящейся недалеко от Парижа). Здесь Винсент работает, не позволяя себе ни минуты отдыха, каждый день из-под его кисти выходит новое произведение. Таким образом, за последние два месяца жизни он создает 70 картин и 32 рисунка.



21. В Овер-сюр-Уаз наблюдение за художником принимает на себя доктор Гаше, который был специалистом в области сердечных заболеваний и большим любителем искусства. Об этом враче Винсент напишет: «Насколько я понимаю, рассчитывать на доктора Гаше не приходится ни в коей мере. Во-первых, как мне кажется, он болен еще больше, чем я, — уж во всяком случае не меньше; такие вот дела. А коли слепой ведет слепого, не рухнут ли они оба в канаву?»



22. Рухнули… 29 июля 1890 года уйдет из жизни Винсент Ван Гог, пустив пулю себе в грудь, он умрет в присутствии вызванного доктора Гаше. В кармане художника найдут последнее письмо, адресованное Тео Ван Гогу, которое заканчивается так: «Что ж, я заплатил жизнью за свою работу, и она стоила мне половины моего рассудка, это так…»



23. Смерть старшего брата обернется катастрофой и для Теодора Ван Гога: после неудачной попытки организовать посмертную выставку картин брата у Тео обнаружатся признаки помешательства, его жена примет решение поместить больного в психиатрическую лечебницу, где он и умрет 21 января 1891 года.



24. Совместный труд братьев будет высоко оценен посмертно, и невероятной несправедливостью кажется то, что ни один из них не дожил до того дня, когда к Винсенту Ван Гогу пришли мировая известность и признание.

https://bigpicture.ru/?p=638039

[VSR]

«Искусство смывает пыль повседневности с души.»
«Я изображаю предметы так, как я думаю о них, а не так, какими я их вижу.»
«Каждая позитивная ценность имеет свою цену в негативном смысле… гений Эйнштейна привел к Хиросиме.»
(Пабло Пикассо)

Пикассо или Пикассо? Верны оба варианта. Отец Пабло, испанец и обладатель фамилии с ударением на а. Однако Пикассо долгое время прожил во Франции. А у французов и Кутузов и Пикассо и множество других легендарных и не очень личностей сменили ударение в фамилиях.

Существует множество вариантов баек о Пикассо и таксах. Вот одна из них.

Говорят, Пикассо обладал не только взрывным характером, но и не любил расставаться с деньгами. Каждый день он обедал в одном и том же ресторане, а расплачивался, рисуя на бумажных салфетках таксу. Однажды хозяин заведения подошел к Пабло и удостоверившись, что все понравилось маэстро попросил. Не могли бы вы нарисовать что-нибудь еще кроме таксы. Комкая и разрывая в клочья салфетку Пикассо ответил, что он хотел всего лишь пообедать, а не купить ресторан. И в ярости удалился.

Что же связывало художника с таксами и почему он действительно нарисовал несколько десятков картин с таксами?



В начале пятидесятых Пикассо сдружился с военным фотокорреспондентом Дэвидом Дугласом Дунканом (David Douglas Duncan), который стал вести фотолетопись жизни великого испанского художника, подолгу живя в его доме под Каннами.

В 1957 г. Дункан приехал к Пикассо вместе со своим таксенышем Лумпом (Lump по-немецки – «каналья»). Фотограф очень любил забавного щенка, но малыш никак не мог ужиться в компании с афганской борзой, которая жестко доминировала над ним и использовала, как игрушку.



Дом Пабло Пикассо, по словам Дункана был «центром притяжения для музейных кураторов, коллекционеров, владельцев художественных галерей, поэтов, издателей, русских пианистов и цыганских гитаристов, тореадоров, невероятного количества старых друзей и каких-то незнакомцев, жаждущих общения с маэстро.»



Также художник любил окружать себя разными животными, но, как показалось фотографу, никакого сентиментального отношения он к ним не испытывал. Скорее они потешали его и помогали немного успокаиваться взрывному живописцу.



Лумп выпрыгнул из машины Дункана, тщательно обнюхал все интересные уголки сада и виллы, осмотрелся вокруг и вошел в дом Пикассо. А потом не пожелал уезжать оттуда и семь лет был главным любимцем художника.



В семье тогда уже жили боксер Ян и коза Эсмеральда, но Лумпу, первому из всех зверей, удалось по-настоящему привязать к себе художника. Как мы увидим — на время…



Лумпу, которого Дункан описывал как «чувствительную и сложную натуру«, прощалось все — он воцарился в постели хозяина (бедняга боксер с ужасом и завистью взирал на подобное святотатство), Пикассо угощал таксу самыми вкусными кусочками со своей тарелки, на которой он в первый же вечер их знакомства изобразил Лумпа,



а свои дела каналья таксеныш справлял только во дворе рядом с домом, на бронзовую скульптуру работы Пикассо, стоившую фантастических денег.



Через 30 лет после смерти Пабло Пикассо его близкий друг Дункан написал книгу о дружбе великого живописца с таксой: «Лумп, собака, которая съела Пикассо» («Lump: the Dog who ate a Picasso»).



Лумп был единственным домашним животным, которого Пикассо брал на руки в знак особого расположения и пускал в мастерскую, когда писал картины. Жаклин, вторая жена Пикассо, была единственной, кто получил эту привилегию до таксы.



Таксик всегда безошибочно чувствовал настроение хозяина — заметив напряженное выражение, пес исчезал, а если на лице Пабло появлялась улыбка Лумп приносил в зубах кисточку и требовал поиграть с ним.



«Я думаю, что Пикассо любил его потому, что они оба были одиночками», — говорил Дункан.



Первая встреча Лумпа с боксером кончилась позорным бегством. Видимо, припомнил таксеныш, как притесняла его борзая. Однако, потом у двух псов отношения наладились вполне приемлемые. Они были полными противоположностями — спокойный и преданный Ян и озорной и сложный Лумп. А вот козочка Эсмеральда, которая паслась на привязи в саду, стала для Лумпа объектом охоты и дразнилок.



Как только в доме появлялись гости, Лумп сразу пытался оказаться в центре внимания — этим он напоминал своего знаменитого хозяина. Маленькая такса из Штутгарта вошла в историю изобразительного искусства XX века.



Пабло Пикассо увековечил Лумпа в нескольких десятках своих живописных работ, включая знаменитую копию картины «Менины» (исп. Las Meninas, «Фрейлины») великого испанского живописца Диего Веласкеса.



Пабло Пикассо было 14 лет, когда он впервые вместе с отцом посетил мадридский музей Прадо. С тех пор Веласкес стал наряду с Гойей, Эль Греко, Делакруа, Курбе, Пуссеном оказывать сильное влияние на формирование взглядов художника на живопись.


Диего Веласкес. Менины. 1656 г. Музей Прадо, Мадрид

Любимая такса Лумп присутствует на переднем плане картины вместо мастифа — придворного пса пятилетней инфанты Маргариты.



Серия картин «Менины» Пикассо, созданная по мотивам величайшего творения Диего Веласкеса, — результат взаимодействия двух гениев, разделенных во времени тремя веками.



В период обучения в Королевской академии изящных искусств Сан-Фернандо (1897-1898) Пикассо много занимался копированием картин Веласкеса и Гойи, проникая в суть их мастерства и пытаясь раскрыть секреты их магического воздействия на зрителя.



С августа по сентябрь 1957 года на своей вилле на юге Франции Пабло Пикассо написал 58 полотен разного масштаба и с разной степенью использования мотивов «Менин» Этот цикл, воплотивший дух эксперимента и реформаторства, принято относить к позднему периоду творчества Пикассо. Виртуозный реализм Веласкеса, великого живописца барокко и язык ярких пластических символов Пикассо, лидера авангардного искусства, служат одной цели – отображению взглядов на мир, соответствующих современной им эпохе.




Семь счастливых лет прожил Лумп в доме Пикассо.



Но однажды пес не встретил Дункана при его очередном визите к художнику.

У Лумпа отнялись задние ноги из-за проблем с позвоночником, обычных для такс. Ветеринар заявил, что пес будет парализован.

И Пикассо просто решил избавиться от любимого пса.

«Вы должны понимать, что Пикассо испанец,» — говорил Дункан. «Он относился к животным, даже к таким как Лумп, немного иначе нежели вы или я.»

Дункан рванул к ветеринару и нашел там Лумпа еще живого. «Ветеринар, этот сукин сын, бросил его кормить, дожидаясь смерти пса.»
Дункан отвез Лумпа в лучшую ветеринарную клинику Штутгарта. Никакого паралича у него не обнаружили, и после нескольких месяцев лечения Лумп вернулся к своему прежнему хозяину — Дэвиду Дугласу Дункану, всемирно известному фотографу и очень симпатичному человеку, в его римский дом.

«У него так и осталась походка, как у подвыпившего морячка, но я рад, что в моем доме Лумп провел еще десять счастливых лет своей жизни«, – написал Дункан.

Пикассо умер 8 апреля 1973 года в Мужене (Франция) на своей вилле Нотр-Дам-де-Ви. Он всего лишь на 10 дней пережил таксу Лумпа, от которого хладнокровно отказался и отправил на смерть.



По результатам опроса 1,4 млн читателей, проведённого газетой The Times в 2009 году, Пабло Пикассо является лучшим художником среди живших за последние 100 лет. Этот талантливейший художник, основоположник кубизма, график, скульптор и керамист создал за свою жизнь более 20.000 работ и являлся, по оценкам экспертов, самым дорогим художником в мире.

Он был гением и остался в истории мирового искусства. Он был бездушным тираном, искалечившим судьбы близких ему людей.



Ольга Хохлова, Мари-Терез, Дора Маар, Франсуаза Жило, Жаклин Рок — Пикассо сделал их своими музами, а потом психически уничтожил. Из всех этих женщин не покончит с собой и не сойдет с ума только одна — Франсуаза Жило, которая сама бросит престарелого мастера, узнав о его измене.

«Каждый раз, когда я меняю женщину, я должен сжечь ту, что была последней. Таким образом я от них избавляюсь. Они уже не будут находиться вокруг меня и усложнять мне жизнь. Это, возможно, еще и вернет мою молодость. Убивая женщину, уничтожают прошлое, которое она собой олицетворяет»



«Незадолго до своей кончины художник, считавший себя пророком, предупредил близких: «Моя смерть станет кораблекрушением. Когда погибает большое судно, все, что находится вокруг него, затягивается в воронку». Так и произошло. Жаклин не захотела, чтобы на похоронах присутствовали ни его бывшие возлюбленные, ни его внебрачные дети, ни внук Паблито, которого дед постоянно унижал и называл ничтожеством. Спустя четыре дня после смерти деда Паблито выпил химический реактив и через три месяца скончался. Его похоронили на кладбище Канна в могиле бабушки — первой жены Пикассо, русской танцовщицы Ольги Хохловой. Два года спустя от цирроза печени умер отец Паблито — 54-летний Поль Пикассо, единственный ребенок Пабло и Ольги. В октябре 1977 года в гараже своего дома повесилась бывшая спутница художника — Мари-Терез Вальтер. 15 октября 1986 года накануне открытия выставки Пикассо в Мадриде застрелилась Жаклин.» (Юрий Коваленко (Париж)-Известия)

Ольга Хохлова перенесла инсульт и потеряла способность ходить. Пикассо ни разу не навестил ее. Более того, создавая «Авиньонских девиц», он не пришел на ее похороны. В 1955 году Ольга Хохлова умирает от рака.

Источник: Пабло Пикассо и такса Лумп

[VSR]

Сканеры штрих-кодов распознают белые полоски, а не черные.

******************************************************************************************************
Ну и давайте загадку что ли. Помните про Пилата Понтийского. Здесь будет что-то по мотивам.

Назовите фамилию художника, нарисовавшего самую известную и знаменитую картину на сегодняшний день.

[Margo]

VSR,
Спасибо за подборку о Пикассо. Пока еще под впечатлением его работ в музее Малаги.
Никогда его не понимала, хоть работы видела ранее в различных музеях.
Но вот дискуссии в некоторой здесь теме, размышления ( и Ваши в том числе) о живописи.
И тут случай, как раз мы в Малаге.
Меня еще поразили его ранние работы, кроме общеизвестных.
Спасибо за интересную тему.

[LaSer61]

Назовите фамилию художника, нарисовавшего самую известную и знаменитую картину на сегодняшний день

А по какому критерию оценивать "знаменитость"? А то диапазон довольно широкий - от Буонаротти до Малевича.

[The Little Mermaid]

VSR,
 Спасибо за публикации о художниках. О Пикассо и таксе не знала, интересно. Странно, что написано о бездушии Пикассо по отношению к заболевшему питомцу и тут же о том, что, мол, испанцам свойственно иное отношение к жизни и смерти животных. С чего такой вывод? Неужели автор статьи особенностями нац.характера, хотел затронуть тему об отношении испанцев к корриде? Так оно разное:добились же каталонцы запрета на проведение корриды. Немного непонятен именно этот акцент в статье.

А по какому критерию оценивать "знаменитость"? А то диапазон довольно широкий - от Буонаротти до Малевича.

 Что касается любимых художников, то их у меня, к примеру, около 30-40-ка,  и я никак не смогу назвать одного, либо двух, именно потому, что они разделены временем.

[lina46]

Я думаю - это Мона Лиза Леонардо да Винчи.
Старейшая и запоминающаяся своей улыбкой.