Re: Бесполезные знания. Принцип анаэробного гликолиза.
Добавлено: 01 май 2020, 10:06
VSR
Рассказ из серии литературные чтения
- Прямо от станции идет через весь поселок большая улица - Советская.
По ней вы и идите. Дачи окончатся, начнется полевая дорога, идите по ней
мимо спортивной площадки вниз, к речке. У самой речки и будет деревня
Стрябцы. Идите по улице налево до конца деревни. Второй дом слева - обратите
внимание на огромные дубовые ворота - это и будет моя дача. Хозяйка, Анна
Тарасовна Гуликова, летом живет на мельнице. А до мельницы рукой подать. На
всякий случай вы сходите к хозяйке на поклон - она женщина строгая. Скажите,
что вы приехали ко мне в гости, будете ночевать, и что я приеду попозже.
Такими напутствиями снабдил меня Иван Степанович Вагнер, приглашая к
себе на подмосковную дачу. В этом году профессор Вагнер жил в Москве, так
как трест точной механики по его заказу заканчивал сооружение какого-то
сложного аппарата, и присутствие Вагнера было необходимо. Почти все
свободное время Вагнер проводил в мастерских треста, редко выезжая на дачу.
Но в этот день - субботу - работы в мастерских окончились рано, и Вагнер
обещал мне приехать и провести со мною воскресенье.
Я без труда нашел дачу Вагнера и пошел познакомиться с Тарасовной.
Несмотря на вечер, было очень жарко. Лето и осень в том году были
исключительно знойные. Маленькая речушка Илевка, на которой стояла мельница
Тарасовны, совсем пересохла. Еще не доходя до мельницы, я услышал
женский голос силы и высоты необычайной. Голос этот, принадлежавший вдове
Гуликовой, запомнился мне на всю жизнь - он прямо контузил барабанные
перепонки. Притом Тарасовна обладала способностью выпускать в минуту столько
слов, что даже премированная стенографистка не в состоянии была бы записать
и половины. На этот раз Тарасовна обрушила все свое пулеметное красноречие
на голову крестьянина, привезшего рожь для помола. Крестьянин почесывал
лохматую бороденку, а Тарасовна, упершись кулаками в широкие бедра, кричала:
- Не видишь, что ли? Курица вброд речку переходит, а он - молоть! Тут
лягушки передохли от суши, а ты - молоть! Самовар поставить воды не
наберешь, а он - молоть! Вчера Жучка последнюю воду вылакала, а ты -
молоть!..
"А он - молоть", "а ты - молоть", - звучало как припев. Крестьянин
слушал долго и внимательно, потом крякнул и начал собираться в обратный
путь.
Тарасовна обратила внимание на меня. Узнав, что я гость ее дачника, она
снизила голос на несколько тонов, отчего пронзительность его не уменьшилась,
и с деланной приветливостью пригласила меня "быть как дома".
- Неужели в самом деле даже на самовар не хватит? - спросил я, с
опаской поглядывая на речку и, чувствуя, что в горле у меня пересохло.
- Хватит, хватит, не беспокойтесь. У нас колодец есть. Васька! Поставь
самовар гостю.
Я обернулся и увидел лежащего на траве парня лет восемнадцати; это был
сын Тарасовны и ее помощник - подсыпка на мельнице. Васька лениво встал,
стегнул прутом траву и побрел к дому, а Тарасовна еще долго терзала мне уши
пронзительным голосом, жалуясь на бездождье, на пересохшую Илевку, на бога,
на весь свет. Мельница ее стояла, а ведь мельница кормит ее с детьми, кормит
весь год.
- И что за народ несознательный! Сами видят: комару напиться не хватит,
а они - молоть. Как будто я сама от хлеба отказываюсь!..
- Самовар закипел! - крикнул Василий со двора.
- Милости просим.
Я еще не успел отпить чай в садике среди захудалых яблонь, как услышал
знакомый голос Вагнера:
Деревня, где скучал Евгений, Была прелестный уголок...
- Скучаете? - Вагнер уселся за столик рядом со мной. Он рассказал мне,
что делается в городе, я ему - о своих впечатлениях.
- Да, надо помочь Тарасовне. Пойдемте после чая к ней на мельницу, -
предложил профессор.
И мы отправились. Вагнер был в самом жизнерадостном настроении.
- Можно посмотреть устройство вашей мельницы? - спросил он.
Тарасовна милостиво разрешила, и мы с профессором вошли в полумрак
мельницы. Вагнер осмотрел ее немудреную механику.
- За полторы тысячи лет до нашей эры строились мельницы, мало чем
отличавшиеся от этой, - сказал Вагнер. - Сколько она у вас в день
намалывала?
- Сколько привезут, столько и намалывала, - отвечала Тарасовна. -
Полсотни центнеров, а то и больше, когда воды много.
- Так, так, - Вагнер задумчиво кивал головой. - Полсотни центнеров не
обещаю, но десяток можно будет смолоть. Для начала. А потом посмотрим.
- Сотню! Если бы хоть сотню! - вздохнула Тарасовна. Вагнер постоял еще
несколько минут над жерновами, попробовал вал, подумал и сказал:
- Вот что, Анна Тарасовна. Я вам поставлю маленький двигатель. Надо
будет только переставить жернова - эти будут велики для моего двигателя. Я
прилажу ваши старые, из них можно будет сделать маленькие. Василий поможет
мне. Но только уговор дороже денег. Двигатель мой будет находиться в ящике.
Не открывайте этот ящик и не смотрите, что в нем находится, иначе вы
испортите двигатель, и тогда уж я ничем не помогу вам. Идет?
- Да что вы! Да конечно! Да разве я?.. Будьте милостивы!
Вагнер принялся за работу. Василий и я помогали ему. Я решил, что, по
всей вероятности, Вагнер хочет поставить небольшой керосиновый или нефтяной
двигатель. Но почему такая таинственность?
Мы проработали почти до полуночи. Когда мы с Василием свалились от
усталости и крепко заснули, Вагнер продолжал работать: ведь он не нуждался в
отдыхе.
Проснувшись утром, я отправился на мельницу. Вагнер был там. Он
установил над жерновами довольно объемистый ящик и теперь был занят тем, что
выводил через потолок железную трубу.
- Помогите мне, - сказал он.
- Дымовая труба? - спросил я.
Вагнер промычал в ответ что-то неопределенное, но глаза так насмешливо
и весело поглядывали на меня, что я решил: Вагнер затевает что-то
любопытное. Это не похоже на газолиновый двигатель.
- Что находится в этом ящике? - спросил я.
- Двигатель.
- Какой?
- Увечный.
- Вечный? - переспросил я, думая, что ослышался. Но Вагнер ничего не
ответил. Он сильно застучал топором, прорубая дыру в потолке. Через эту дыру
он вывел трубу. Затем Вагнер попросил нас удалиться и, оставшись один,
занялся последними приготовлениями. Через несколько минут я услышал, как
медленно заворочались жернова. Я посмотрел на трубу, поднимающуюся метров на
пять над крышей, но не заметил над ней ни малейшего признака дыма или пара.
Вагнер открыл двери мельницы и пригласил нас войти.
- Мельница работает, - сказал он, обращаясь к Тарасовне. - Видите эту
ручку на ящике? Когда захотите остановить мельницу, поверните ручку.
- Зачем останавливать? Зерна хоть отбавляй, день и ночь молоть буду.
- Ну и мелите на здоровье. Только помните уговор: ящика не открывать.
Тарасовна начала благодарить Вагнера.
- Пока еще не за что. Когда соберете муку за помол, тогда
поблагодарите. Идем, - обратился он ко мне. Мы вышли на улицу.
- Сейчас я еду в Москву, - сказал Вагнер. - Приеду обратно к обеду на
очень интересной машине.
- Автомобиль?
- Д-д-да, - протянул Вагнер. - Автофуга. Самобежка, так сказать. Да вот
увидите.
Махнув мне на прощанье рукой, Вагнер отправился на станцию, бодрый,
свежий, несмотря на то, что проработал всю ночь. Я пошел в сад, разыскал
местечко в тени сарая и углубился в чтение. Однако в этот день мне не
суждено было насладиться отдыхом.
Душераздирающий женский крик раздался со стороны мельницы. Словно два
накаленных добела штопора просверливали мне барабанные перепонки, а заодно и
мозг. Неистовый вопль, разорвавший тишину сонных Стрябцов, мог быть
произведен только голосовыми связками почтенной вдовы Гуликовой. Вероятно,
епископ Гаттон, заживо съеденный крысами, не кричал так перед смертью, как
вопила Тарасовна. Но что могло ее так напугать? На мельнице было немало крыс
и мышей, но Тарасовна привыкла к ним. Не успел я подняться с земли, как крик
неожиданно прекратился на захлебывающейся ноте, как будто Тарасовне кто-то
сжал горло. Я побежал к мельнице.
После яркого солнца в полумраке мельницы в первый момент я ничего не
мог разобрать. Все было тихо. Жернова продолжали свою работу. Я сделал
несколько шагов и зацепился ногой за что-то мягкое. Глаза мои уже несколько
привыкли к полумраку. Наклонившись, я увидел лежащее ничком на полу грузное
тело вдовы Гуликовой. Одна рука ее была отброшена в сторону, пальцы
судорожно сжаты в кулак, другая рука была прижата телом... Убийство?..
Внезапная смерть?.. Я повернул тело Тарасовны, взял руку и нащупал пульс. Он
был еле ощутим. Тарасовна, видимо, находилась в глубоком обмороке.
Я взял ковш и побежал к речке, чтобы набрать воды и побрызгать на
Тарасовну. Мне казалось, что я вернулся очень быстро. Но за это время
Тарасовна уже пришла в себя. Не успел я подойти к широким дверям мельницы,
как оттуда выбежала с тем же неистовым криком Тарасовна. Как взбесившаяся
корова, она налетела на меня, сбила с ног, причем вода из ковша,
предназначенная для приведения ее в чувство, окатила меня самого. Бок мой
был порядочно ушиблен тяжелой стопой пробежавшей по моему повергнутому телу
Тарасовны, затылок сильно болел. Я пролежал на земле, вероятно, с минуту,
пока, наконец, получил возможность соображать. В конце деревни, около
сельсовета, слышался крик Тарасовны, прерываемый отрывистыми восклицаниями.
Я с трудом поднял голову и уселся на пыльной дороге. По случаю праздника
крестьяне были дома, и члены сельсовета, сидя на завалинке у избы
председателя, мирно обсуждали общественные дела, когда крик Тарасовны
взорвался перед ними, как бомба. Председатель поковырял в ушах, словно
извлекая оттуда застрявшие визги Тарасовны, и что-то сказал ей. Она вновь
начала громко тараторить. Потом все поднялись. Председатель окликнул
милиционера, и все двинулись к мельнице. Я заметил, что Тарасовна, женщина
отнюдь не робкого десятка, шла в самой гуще толпы, видимо боясь выступить
вперед. Я поднялся, отряхнулся и приветствовал представителей власти.
- Ну, показывай, где это? - спросил председатель, замедляя шаг.
- Да вот ящик над жерновом, видишь? - сказала Тарасовна, не входя в
мельницу.
Председатель, видимо, боялся, но "положение обязывает". Он осторожно
подошел к ящику.
- Вот оно штука-то какая. Как же этот ящик открывается? Ну-ка, может,
ты лучше понимаешь? - обратился он к милиционеру.
Милиционер, молодой парень в веснушках, подошел к ящику и храбро поднял
крышку. В тот же момент Тарасовна крикнула и выбежала на улицу. Вслед за нею
бросилась бежать и набившаяся в мельницу толпа любопытных. Только
представители власти остались на мельнице. Но и они невольно отшатнулись,
заглянув в ящик. Я подошел ближе и, когда увидал, что находится в ящике, был
поражен не меньше остальных.
В ящике был заключен конец горизонтально вращающегося вала. К валу
прикреплено колесо с ручкой. Человеческая рука - живая рука! - крепко
держала эту ручку, и, видимо, она же вращала колесо, а вместе с ним и вал,
приводящий в движение через шестерни жернова. В локтевом суставе рука была
прикреплена к металлическому цилиндру. Этот цилиндр был соединен с трубой,
выходящей наружу. Кроме того, в цилиндр были вставлены две стеклянные
трубочки и, по-видимому, электрические провода, выходящие из ящика поменьше.
На этом же небольшом ящике были установлены гальванометр и манометр.
Да, неспроста Тарасовна так кричала. Странное и жуткое впечатление
производила эта работающая живая человеческая рука. Тарасовну, как и ее
легендарную прародительницу Еву, погубило любопытство. Вагнер оказался таким
же плохим знатоком женской психологии, как и библейский бог. Не скажи Вагнер
Тарасовне, что в ящик смотреть нельзя, она не поинтересовалась бы
механизмом, приводящим в движение жернова, вполне удовлетворенная тем, что
они вертятся. Но Вагнер запретил ей смотреть и этим возбудил непреоборимое
любопытство. И теперь она узнала страшную истину: ее жернова вертятся рукою
мертвеца!
Представители власти были ошеломлены. Они не знали, как реагировать на
такой непредусмотренный законом случай.
- Гражданин! Вылазьте из ящика! - крикнул милиционер, предполагая, что
если рука двигается, то она принадлежит живому человеку, который, очевидно,
спрятан в ящике. Но рука продолжала вертеть колесо, и никакой гражданин не
появлялся.
- Негде тут человеку спрятаться, - сказал председатель. - Видишь, плечо
в банку вдвинуто, а выше один маленький ящичек.
- Нарушение кодекса о труде, - глубокомысленно сказал зять
председателя, весовщик железнодорожной станции. - Без биржи труда нанята и,
наверное, незастрахованная. Нарушение дней отдыха и рабочего времени. Можно
обжаловать постановление.
- Чья рука? - спросил милиционер, оживившись.
- Дачник мой Вагнер пристроил мне. Его рука! - ответила Тарасовна. -
"Я, - говорит, - мельницу тебе в ход пущу, только не смотри в ящик". Разве ж
я знала? Тьфу! Чтоб покойницкими руками хлеб зарабатывать? Не хочу я
работать на чертовой мельнице!
- А чем плохо? - спросил старик с хитрыми прищуренными глазами. -
Кормить не надо, платить не надо, а работает круглые сутки. Это бы и к косе
такую штуку приладить или, скажем, молотить. Ты лежи на печи да ешь калачи,
а она...
- А ты молчи! - сердито сказал милиционер. - Не сбивай. Я спрашиваю,
рука чья? Может быть, тут смертоубийство произошло. Может, человеку руку
отрезали, и он теперь без руки ходит и ищет, где рука.
- Батюшки-светы! - заголосила Тарасовна. - Ну, как сюда придет да
крикнет: "Отдай мою руку!"
- Вот то-то и оно. Это, граждане, не шутка, а преступление по статье
уголовного кодекса. Где твой дачник Вагнер?
- В Москве. Сегодня должен быть.
- Вот мы его арестуем и допрос с него снимем. Откуда он человечью руку
достал и на каком кодексе ее эксплуатирует? Помол прекратить! Незаконно.
- Ах, батюшки! - опять вскрикнула Тарасовна. Теперь она горько
раскаивалась в своем любопытстве, а еще больше в том, что сгоряча разболтала
о напугавшей ее руке. - Разве ее остановишь? Ведь на нее кричи не кричи - не
услышит, ушей нету. Крутит и крутит.
- Ну и пусть крутит, а зерна не засыпай. Громко разговаривая, все ушли
с мельницы. Я остался посмотреть, что будет делать Тарасовна. Она не
осмелилась ослушаться приказания начальства и больше не засыпала зерна в
воронку. Но она пожалела руку, которая теперь напрасно вертела жернова, а
может быть, жалко стало жерновов, и Тарасовна остановила работу руки,
повернув рычажок на ящике.
- Натворили вы дел! - сказал я Тарасовне, сердясь на нее за то, что ее
любопытство и болтливость наделают теперь хлопот Вагнеру. Я ни на минуту не
сомневался в том, что Вагнер не совершал никакого преступления.
- Это вы натворили! - ответила она с раздражением. - Всю мельницу
опоганили! Вот и люди говорят: чертова мельница.
Председатель сельсовета и милиционер вернулись с печатью и сургучом.
Милиционер вспомнил, что не принято мер к охране следов преступления.
- Перестала молоть? - спросил милиционер.
- Пошабашила, - ответила Тарасовна.
Председатель наложил печать на дверцы ящика, в котором находилась рука,
причем Тарасовна ужасно боялась, чтобы председатель не спалил мельницу. Но
все обошлось благополучно. Вторая печать была наложена на дверь мельницы.
Я пошел по дороге навстречу Вагнеру, намереваясь предупредить его о
событиях дня. Однако мой маневр не удался. Милиционер окликнул меня и
предложил вернуться. Мне ничего больше не оставалось, как пойти в сад и
продолжать прерванное чтение.
Деревня волновалась и гудела, как встревоженный улей. Все с нетерпением
ожидали приезда Вагнера, а он заставил себя ожидать довольно долго. Уже
начало смеркаться, когда мальчишки, сторожившие на дороге, закричали:
- Едет! Едет!
Все поспешили на дорогу. К нам действительно подъезжал Вагнер. Но на
каком экипаже! Представьте себе длинный канцелярский стол, покрытый сукном,
спускающимся до самой земли. Наверху по краям "стол" огорожен дощатой или
железной стенкой сантиметров пятьдесят высоты. Это, очевидно, и была та
"самобежка", о которой говорил мне Вагнер.
Из-за горы поднималась сизая туча. Ветер крутил на дороге маленькие
смерчи пыли. Приближался дождь, давно жданный Тарасовной.
- Садитесь! - крикнул Вагнер, увидев меня. Он остановил свою
необычайную тележку, я прыгнул и уселся рядом с ним. В это время толпа,
предводительствуемая председателем сельсовета, уже подошла к самобежке.
- Гражданин, слазьте, вы арестованы! - сказал председатель.
Неожиданно порыв ветра поднял край сукна, которым была завешена
самобежка. Крик ужаса прокатился по толпе, и она отшатнулась, словно не
слабый ветер, а сильнейший ураган вдруг ударил по ней. Пронзительный визг
Тарасовны покрыл все голоса. Несколько минут продолжалось это смятение,
причины которого я не понимал.
Вагнер спокойно посмотрел на толпу, взялся за руль управления, и...
толпа снова вскрикнула еще громче прежнего. Самобежка поднялась на дыбы, как
лошадь, которую опытный наездник заставляет повернуться всем своим корпусом
на задних ногах. Затем Вагнер направил свой экипаж в гору, не обращая
внимания на крики толпы, председателя и милиционера.. Милиционер бросился
вдогонку, но Вагнер перевел рычаг скорости, и самобежка с необычайной
легкостью начала брать подъем.
Милиционер остался позади, но он не хотел мириться со своим поражением.
Он бежал вслед за нами. До станции было недалеко. Мы ехали еще не на полной
скорости. Через несколько минут после того, как мы миновали станцию и
выехали на шоссе, ведущее к Москве, мы услышали за собою треск мотоцикла.
Очевидно, милиционер, раздобывший откуда-то машину, решил продолжать погоню.
Вагнер улыбнулся.
- Вот я сейчас покажу вам все качества моей самобежки.
Он продолжал ехать с тою же скоростью, не обращая внимания на
приближающегося преследователя. И когда милиционер уже почти нагнал нас,
Вагнер повернул... нет, не повернул, а сделал такой вираж, который
совершенно невозможен для обыкновенного автомобиля. Он внезапно остановил
самобежку и затем как-то подвинул ее всем корпусом вправо к краю дороги,
словно самобежка могла бежать не только вперед, но и вбок. Это было сделано
так неожиданно, что милиционер не успел сдержать мотоцикла и проскочил
вперед.
Но Вагнер не удовлетворился этим эффектом. Он вновь пустил самобежку
вперед и скоро оказался впереди милиционера, как бы подзадоривая его. В это
время пошел дождь. На шоссе образовались большие лужи, стекавшие в довольно
глубокие канавы по обе стороны шоссе. Вагнер подпустил своего преследователя
еще ближе и вдруг, круто повернув, направил самобежку поперек шоссе, в
канаву. Я невольно ухватился за борт. Но мои опасения были напрасны.
Самобежка, как маленький танк, благополучно переползла через канаву и
побежала по изрытому, кочковатому полю. Милиционер со своим мотоциклом,
конечно, не мог последовать за нами. Он сломал бы свою машину в первой же
канаве.
- Вот видите! - сказал Вагнер, видимо сам восхищенный своим
изобретением.
- Великолепно! - воскликнул я. - Но как устроена эта самобежка и что
испугало толпу, когда она увидала ваш экипаж?
- Погоня отстала, мы можем побеседовать, - сказал Вагнер. - Наклонитесь
и приподнимите сукно.
Я приподнял сукно и вскрикнул от удивления. Сукно прикрывало... три
пары голых человеческих ног!
- Позабавились, и довольно, - сказал Вагнер, смеясь. - Надо уважить и
товарища милиционера, он честно выполнял свой долг. Едем обратно и сдадимся
в руки представителя власти. Мы вернемся на дачу и объясним все
происшествие. У меня имеются документы о том, что все руки и ноги взяты мною
для научных опытов из анатомического театра; ясно, что никакого убийства я
не совершал.
- Но каким же образом эти ноги и рука, вращающая жернова...
- А вот подождите, - перебил меня профессор, - сейчас проделаем
церемонию сдачи в плен, а потом я расскажу вам.
И когда эта церемония была проделана, Вагнер, продолжая ехать на своей
самобежке под конвоем милиционера, сопровождавшего нас на мотоцикле, начал
свои пояснения:
- Буду краток. Говорят, жизнь есть горение. Однако последние наблюдения
над жизненными процессами показали, что это совсем не так. Жизнь не есть
горение, но без горения жизнь не может долго длиться. В мышцах нашли особое
вещество гликоген, который с химической точки зрения представляет собой
почти то же, что и сахар. Так вот, при работе мышцы в ней из этого сахара
образуются молочная кислота и теплота, то есть свободная энергия. Высчитано,
что при переходе сахара в один грамм молочной кислоты освобождается сто
семьдесят калорий. Таким образом, работа мышцы, или, если хотите, ее жизнь,
происходит без окисления или сгорания. Но когда в работающей мышце
выделилось тепло (энергия) и появился гликоген, то без кислорода эта
молочная кислота исчезнуть не может, и мышца не в силах дальше работать. Но
перенесите вы такую утомленную мышцу в атмосферу кислорода, и молочная
кислота тотчас исчезнет, кислород будет поглощен, причем выделяются
углекислота и тепло, как при всяком горении.
Куда же девается молочная кислота? Она вновь превращается в сахар.
Только пятая часть ее исчезает бесследно. Таким образом, можно сказать, что
мышца - машина, работающая за счет химической энергии, которая возникает при
переходе тел с более сложным строением в тела более простые за счет падения
потенциала химической энергии. Значит, для того чтобы энергия мышцы
восстановилась, необходимо лишь снабжать ее кислородом. В атмосфере чистого
кислорода при известных условиях опыта мышца делается неутомимой.
Вот на этом я и строил свое изобретения с отрезанными у трупов руками и
ногами. Зачем им пропадать, если они могут нести полезную работу? Вы знаете,
что органы человеческого тела могут жить, отделенные от тела, неопределенно
долгое время, если только их питать надлежащим образом. Они могут
функционировать, то есть выполнять свою обычную работу. Человеческие мышцы -
это великолепно построенные машины. Почему бы их не заставить работать после
смерти владельца, возбуждая сокращение электрическим током?
Вам известно, что мои мышцы также не знают устали. Но я шел в борьбе с
усталостью своих мышц несколько иным путем. Я изобрел антитоксины усталости.
С рукой на мельнице и ногами под этим экипажем я поступил иначе. Прежде
всего я обеспечил их питанием. Особый физиологический раствор, весьма
близкий к составу крови (заметьте: усиленно насыщаемый кислородом), питает
мышцы руки на мельнице и этих ног. Обильное снабжение кислородом делает
мышцы неутомимыми. Электрический ток вызывает их сокращение.
- А зачем вы устроили на мельнице трубу?
- Я опасался, что мучная пыль может попасть в сосуд с питательной
жидкостью и сгустит ее, сделав негодной для "кормления" руки. По трубе
получается кислород прямо из воздуха. Это мое изобретение, значительно
удешевляющее эксплуатацию мышечной силы человека. Вы только подумайте, какие
перспективы открывает мое изобретение! Со временем все люди, как и я сейчас,
не будут знать мышечного утомления. Производительность человеческого труда
возрастет необычайно. Но этого мало: мы заставим работать и мертвых.
Подумать только: миллионы лет потребовалось природе для того, чтобы создать
такой совершенный механизм, как человеческое тело, и вот смерть навсегда
уничтожает эту великолепную машину! Разве не нелепо? Если мы не в состоянии
победить смерть совершенно, то продлим по крайней мере работу мышц.
Представьте себе фабрику, машины которой приводятся в движение отрезанными
от тела человеческими руками.
- Жуткая картина!
- Ничего. Польза скоро заставила бы людей смотреть другими глазами на
эту картину. Вот я поставил руку на мельницу. Тарасовна испугалась. Но
выгода для нее ясна. И в конце концов она, вероятно, не отказалась бы от
того, чтобы ее покойный муж продолжал оказывать ей помощь своими руками...
Приехали.
Дождь прошел. При нашем въезде в деревню изо всех изб начали выбегать
люди, окружившие нас. "Суд" окончился быстро. Вагнер предъявил бумажки из
Москвы, и они оказались убедительными. Тарасовна просила его убрать поскорее
с мельницы мертвую руку. Она боялась, что эта рука когда-нибудь ночью
задушит ее. Впрочем, в руке не было и надобности. Сильный дождь поднял воду
речонки, и она готова была заменить руку мертвеца. И эту руку, несмотря на
протест Вагнера, отнесли на кладбище и закопали. (Сообщено П. Е. Якименко.)
По поводу этого рассказа Вагнер написал:
"Научное объяснение факта дано довольно правильно. Мышца животного или
человека, даже вырезанная из тела, действительно обладает некоторым запасом
потенциальной химической энергии благодаря тому, что в ней имеются
материалы, способные к распаду. Если такую мышцу раздражать электрическим
током, она может выполнять известную работу. После работы в мышце появляется
молочная кислота. Но при кислородном питании молочная кислота исчезает, и
мышца вновь делается способной к работе. Таким образом, в атмосфере чистого
кислорода мышца может сделаться неутомимой. Такой опыт с неутомимой мышцей я
действительно производил на даче. При помощи электричества я заставил
двигаться руку человека, которая даже производила некоторую работу. Опыт
продолжался всего несколько минут и являлся повторением опытов, уже
проделанных в некоторых научных лабораториях. Но практического значения
такая "посмертно работающая мышца" иметь не может. Игра не будет стоить свеч
- кислород дорого стоит. О непосредственном добывании его из воздуха
наподобие того, как это делают легкие, я только думаю. Быть может,
воспользуюсь механизмом легких и сердца-мотора. Вы теперь сами поймете, что
в рассказе от науки и что от фантазии.
Вагнер"
Беляев А. Р. Чертова мельница. 1929
PS
Гликоге́н — полисахарид , образованный остатками глюкозы. В клетках животных служит основным запасным углеводом и основной формой хранения глюкозы. Откладывается в виде гранул в цитоплазме в клетках многих типов (главным образом в клетках печени и мышц).
По-русски: это быстрый источник энергии
Запасы гликогена в силу своей легкодоступности служат главным источником энергии для работающей мускулатуры. Однако запасы гликогена в мышцах ограничены. Результатом недостатка гликогена может быть усталость и снижение результатов, а в перспективе — ослабление иммунитета и повышение риска заболеваний
По-русски: в мышцах запаса где-то на час физической активности -- спорта, интенсивной физической работы. Затем требуется с полчаса отдохнуть. В это время мышца из жировых отложений запасается гликогеном. Если не отдыхать организм начинает пожирать саму мышцу, так как напрямую жир расходовать не умеет.
Для людей на диете, а не занимающихся физкультурой это означает, что мышечная ткань со временем заменится жировой. И хотя на первых порах вес упадет, так как мышцы тяжелее, фигура лучше не станет.
Re: Бесполезные знания. Самый смертельный яд.
Добавлено: 02 май 2020, 10:45
VSR
Следующая пандемия может быть загружена из интернета.
В октябре 2013 года калифорнийские ученые создали последовательность ДНК токсина ботулизма типа Н. Одного грамма этого яда достаточно для уничтожения полумиллиарда людей, что делает это вещество самым смертоносным из всех открытых до сих пор, и при этом у него нет противоядия. Последовательность ДНК не попала в общественные базы данных, что стало первым случаем засекречивания информации о генетическом коде в целях безопасности.
С развитием биотехнологий нам, возможно, придется подвергать цензуре все больше генетических данных. Благодаря наступлению эры технологий трехмерной печати и синтезаторов ДНК в наше время грань между цифровой информацией и физическим миром не такая четкая, как была раньше. Многие знают о первом распечатанном пистолете, который средства массовой информации восприняли как крайне опасное изобретение. Но мало кому известно о том, что аналогичные технологии используются для печати патогенных организмов. Например, в 2002 году был успешно воссоздан полиовирус, а в 2005 году ученые возродили вирус гриппа 1918 года.
Ящик Пандоры 2.0
Машины, дающие возможность выполнять такое возрождение, служат для многих законных исследовательских целей. Вместо кропотливых манипуляций с ДНК в местных лабораториях ученые могут получить последовательности, сделанные на заказ многими международными компаниями, специализирующимися на синтезе ДНК. Как вариант, если есть дополнительные деньги и рабочее пространство, то одну из таких машин можно приобрести даже на аукционе Ebay. Доступ к такой технике дает ученым критически важное преимущество во многих сферах генных исследований.
Но все растущая доступность таких машин поднимает вопросы об их двойственной природе, ведь одна из сторон их использования – это беспрецедентное по мощи оружие. Ситуация настолько серьезная, что американское правительство даже поставило задачу подготовить отчет по вопросам безопасности синтетической биологии, в то время как добровольцы создали программное обеспечение для распознавания зловредных ДНК еще до того, как их распечатает ничего не подозревающая компания.
Меньше знаешь – лучше спишь?
Это важные первые шаги к повышению уровня безопасности, но они не заведут нас достаточно далеко. Отчасти причина в том, что мы называем информационной угрозой.
Впервые за всю историю человечества у полученных знаний есть все шансы навсегда остаться в памяти людей. И хотя в этом, как правило, нет ничего плохого, в случае с опасной информацией создается инерционный эффект – как только малейшая частичка зловредного кода попадет в сеть, весь мир сможет анализировать и изменять его.
Например, печально известный компьютерный вирус «Стакснет», который появился в 2010 году – изящно написанная программка, созданная для взлома иранских ядерных лабораторий и манипулировании центрифугами до момента разрушения. Тогда как вирус мог принести стратегическую выгоду Израилю и Соединенным Штатам, на сегодняшний день приходится бороться с доступностью исходного кода программы, который был опубликован в крупном веб-сервисе для хостинга ИТ-проектов Github. Гениальные механизмы, использовавшиеся вирусом для обхода систем безопасности, теперь доступны всему миру как пакет дополнительных данных.
Если аналогичная тенденция возникнет не с компьютерным, а биологическим кодом, результаты могут быть катастрофичными. Около ста лет назад 50 миллионов человек погибли вследствие необычайно смертоносного штамма гриппа, а сейчас его геном доступен онлайн. И по оценочным данным, если такой вирус вырвется сегодня на свободу, то лишь начальное количество жертв достигнет 80 миллионов человек. С любыми знаниями о технологиях, способных на такое разрушительное воздействие, необходимо обращаться с такой же осмотрительностью, как и с ядерными секретами, даже если это означает замедление в развитии медицинских биотехнологий.
Международные соглашения
В 2004 году специалист Гарвардской медицинской школы Джордж Черч в своем законопроекте «О нераспространении синтетических, биологически опасных организмов» выступал за введение в США ряда законодательных актов. Прежде всего, он заявил, что машины для синтеза ДНК необходимо отслеживать и делать доступными исключительно для неприбыльных организаций или правительственных учреждений. Такие лицензированные органы, в свою очередь, должны подвергаться строгому надзору и частым проверкам на предмет безопасности. Но жизнеспособность предложений Черча оказалась под угрозой вследствие сил международного характера – если какая-то страна откажется внедрять такие законы, то опасность останется.
С целью приведения к требованиям современности необходимо модернизировать конвенцию 1972 года по вопросам биологического оружия, в ходе которой было заключено международное соглашение против разработки этого вида оружия. В полной мере законодательную проблему, связанную с синтетической биологией, можно решить только в случае многостороннего подхода, так как вирусы способны пересекать международные границы со скоростью самолета.
Необходимо также всерьез задуматься о том, насколько открыто следует разрабатывать биотехнологии. Вот что сказал Ник Бостром, основатель Института будущего человечества при Оксфордском университете:
"Говорят, что недостаток знаний – это опасное явление. Вопрос, насколько безопаснее их изобилие, остается открытым. Даже если предположить, что большие запасы знаний в среднем несут пользу, следует признать, что существует множество случаев, когда они только ухудшает ситуацию".
В случае с синтетическими патогенными организмами, если мы не будем достаточно осмотрительными, то наши изыскания действительно принесут больше вреда, чем пользы.
Andrew Snyder-Beattie 04 февраля 2014 года
https://scisne.net/t-1737
Оригинал:
https://www.livescience.com/43077-the-n ... ernet.html
Re: Бесполезные знания. Эпидемия холеры.
Добавлено: 07 май 2020, 13:59
VSR
«Это, видно, Польша подкупила докторов так морить». Как николаевская Россия боролась с эпидемией холеры
Чтобы не допустить массовой паранойи и расправ над врачами, вмешаться пришлось молодому императору лично
В 1830–1831 годах в Российской империи началась первая в истории масштабная эпидемия холеры. Болезнь бушевала два года, за которые преподнесла чиновникам урок о важности наблюдения за общественным мнением и раскрыла коррупционную бездну, до этого успешно прятавшуюся в государственном аппарате.
Севастопольские спекулянты
Холера распространяется между людьми орально-фекальным путем. Вызывающий ее микроорганизм – холерный вибрион – с продуктами жизнедеятельности носителя попадает в источники питьевой воды. Инкубационный период болезни чаще всего составляет один-два дня, после чего появляются первые симптомы – диарея и рвота, которые в тяжелых случаях приводят к критически опасной для здоровья дегидрации. Болезнь лечится с помощью обильного питья воды с добавлением смеси электролитов, необходимых для восстановления водно-солевого баланса организма. Без лечения, основные методы которого были разработаны после 1880 года, летальность болезни может достигать 50%.
Вплоть до начала XIX века холера была распространена исключительно в долине индийской реки Ганг. За пределы этого региона болезнь впервые выбралась лишь в 1817 году, когда случилась первая фиксируемая европейской наукой пандемия – болезнь распространилась на огромные территории от Таиланда до Греции. До России холера добралась весной 1830 года – скорее всего, ее занесли солдаты, возвращавшиеся из походов в Персию и Закавказье.
Первым очагом напряжения стал Севастополь, где с 1828 года регулярно то вводились, то отменялись карантинные меры, – в русской армии, которая в то время воевала с турками в Бессарабии и Закавказье, регулярно происходили вспышки чумы, которые могли перекинуться на город, а оттуда – на Черноморский флот и весь юг России.
Всех моряков с подозрением на чуму отправляли на карантин. Судя по всему, ни у кого из них ее не было – болезнь убивает человека за пару недель, однако «чумные» пациенты содержались на карантине по несколько месяцев. К ним имели доступ только избранные врачи под руководством главного врача севастопольского порта Петра Ланга. По свидетельству севастопольского врача Никифора Закревского, который работал вместе с ними, подчиненные Ланга получали до 10 рублей в день от руководства города за то, что записывали чуму причиной смерти пациентов, которые умирали от других болезней.
Врачи проводили «противочумные мероприятия», которые лишь ухудшали положение заболевших. «Кем-то из старших врачей изобретено было поздней осенью 1829 года, как предупредительная мера против заражения чумою, поголовное купанье в море! – писал через 30 лет после этих событий военный историк Сергей Сергеев-Ценский. – И это подневольное купанье продолжалось всю зиму, благо, вода в бухте не замерзала. Как же можно было не заболеть от этого всеми простудными болезнями! <…> Кроме чиновников, наживались на этом деле еще и “мортусы” – люди в просмоленной одежде, признанные необходимыми для борьбы с чумной заразой. Эти мортусы не только всячески обирали народ, пользуясь своей безответственностью, но еще и ускоряли смерть больных какими-то снадобьями, которые выдавались ими за лекарство, а в одном семействе они будто бы попросту придушили старушку, которая ни за что не хотела отправляться на Павловский мысок (где был расположен чумной госпиталь.)».
В марте смерть нескольких десятков карантинных пациентов и распространение холеры на Волге позволили руководству Севастополя объявить «всеобщее оцепенение» – жителей города и моряков обязали не выходить из дома. Продукты изолированным должны были продавать по твердым ценам или поставлять бесплатно лицензированные лавочники. На деле же торговцы, тоже связанные с властями города, могли действовать без ограничений. «Имея распоряжение выдавать бесплатно бедным жителям, имеющим коров, по 15 фунтов сена в день, они не только брали за него огромную по тем временам плату в 1,5 рубля за пуд (небольшая корова съедает пуд сена за два дня; до карантина пуд мяса на севастопольском рынке стоил четыре рубля.), но и вообще отказывались продавать его даже по такой спекулятивной цене, вынуждая отдавать им же за бесценок своих коров и лошадей», – писал Полканов.
27 мая карантин был снят во всем городе, кроме одного из беднейших его районов – Корабельной слободки, где без какого-либо резона ограничения продлили еще на две недели. 30 мая в слободку приехал генерал-губернатор города Николай Столыпин, который распорядился, чтобы ее жители в ближайшие дни собрали вещи и готовились переселиться во временный лагерь, чтобы военные могли провести окуривание домов можжевеловым дымом – эта бессмысленная процедура в то время использовалась как одна из главных мер против эпидемий.
Заявление Столыпина вызвало взрыв недовольства – слобожане договорились о вооруженном восстании и начали в открытую формировать и тренировать боевые отряды. 3 июня вспыхнул бунт. Толпа слобожан двинулась к центру города, по дороге уничтожая военные патрули. К взбунтовавшимся присоединились многие моряки, которые из-за карантина потеряли возможность подрабатывать на сельскохозяйственных работах в пригородах. Толпа ворвалась в дом Столыпина и растерзала его. К вечеру город был в руках восставших. Бунтовщики убивали, избивали и истязали чиновников, купцов и офицеров, которые, по их мнению, наживались на карантине, – их список был составлен заранее. Подавить восстание удалось лишь 7 июня, когда бунтовщики поддались увещеваниям адмирала Александра Грейга и сдались окружившим город войскам.
Московский локдаун
В сентябре 1830 года эпидемия холеры добралась до Москвы. «Все трепетало страшной заразы, продвигавшейся по Волге к Москве, – писал Александр Герцен, в ту пору 18-летний студент Московского университета. – Преувеличенные слухи наполняли ужасом воображение. Болезнь шла капризно, останавливалась, перескакивала, казалось, обошла Москву, и вдруг грозная весть “Холера в Москве!” разнеслась по городу».
Московские власти подошли к предотвращению эпидемии очень серьезно. После того, как были зарегистрированы первые случаи смерти от холеры среди студентов, Московский университет, а за ним и все остальные публичные заведения и торговые точки были закрыты на карантин. Генерал-губернатор города Дмитрий Голицын организовал специальную комиссию по борьбе с эпидемией. Градоначальник распорядился ежедневно выпускать бесплатный информационный бюллетень, в котором публиковались приказы властей, свежие новости о борьбе с холерой, а также разоблачения опасных слухов.
Властям города удалось мобилизовать на борьбу с болезнью богатейшие московские семьи, многие из которых вложили огромные суммы в помощь больным, а также привлечь тысячи простых людей к волонтерской работе. «Купцы давали даром все, что нужно для больниц, – одеяла, белье и теплую одежду, которую оставляли выздоравливавшим, – писал Герцен. – Университет не отстал. Весь медицинский факультет, студенты и лекаря en masse, привели себя в распоряжение холерного комитета; их разослали по больницам, и они остались там безвыходно до конца заразы. Три или четыре месяца эта чудная молодежь прожила в больницах ординаторами, фельдшерами, сиделками, письмоводителями – и все это без всякого вознаграждения и притом в то время, когда так преувеличенно боялись заразы».
Впрочем, многие менее храбрые москвичи уехали из города или самоизолировались. «Волковы и Леонтьевы заперлись у себя в домах, обеспечив себя закупкою съестных припасов и живут как в осажденной крепости, – писал своей подруге москвич Фердинанд Кристин. – У иных предосторожность до излишества: две старые барыни заперлись и в течение суток выпили три бутылки дегтярной воды, от чего с ними сделалась страшная рвота, которую они приняли за холеру и начали кричать в окно, чтобы их спасли, и, разумеется, никого не докричались».
Москвичи практиковали и более опасные методы самолечения – например, дезинфицировали колодцы хлором, что часто приводило к отравлениям. Впрочем, даже врачи все еще очень плохо понимали, как нужно лечить холеру. Медики часто тратили свои силы на бессмысленные процедуры – окуривания, кровопускания, лечение травами и дезинфекцию помещений, когда дезинфицировать нужно было руки, воду и посуду. Врачи понимали, что болезнь может вызывать плохая вода, однако часто с этим было невозможно ничего сделать – во многих городах еще не было водопроводов, и значительной части населения приходилось набирать воду в реках и каналах.
Несмотря на все меры московских властей, очевидцы писали, что среди москвичей активно распространялись слухи и панические настроения. Однако в отличие от других городов, в Москве они так и не привели к волнениям – возможно, благодаря тому, что в конце сентября в город приехал император Николай I. Царь очень не хотел повторить ошибки своей бабки Екатерины II – в 1771 году она слишком поздно отреагировала на эпидемию чумы, поразившую Москву. Ужасное руководство градоначальника Петра Салтыкова, который приказал лечить болезнь крестными ходами, а сам заперся в загородном имении с артиллерийской батареей, тогда довело город до крупного бунта с убийствами и погромами.
Появление государя стало неожиданностью даже для Голицына и воодушевило город. «Надобно было видеть, как народ как бы невольно повергался в землю везде, где государя встречал он на улицах, повторяя: “Ах! Ты отец наш! И мор-то тебя не устрашает! Буди с тобою благодать Господня!” – писал московский почт-директор Александр Булгаков. – Надобно было видеть Кремлевскую площадь, покрытую бесчисленным множеством народа, стекавшегося отовсюду, чтобы хотя бы издалека видеть своего царя. Никакая полиция, ни пушки не в силах были бы удержать жителей московских, стремившихся к нему навстречу: домашние обязанности, занятия и самая холера – все было забыто в сии дни радости».
Эпидемия, которая то вспыхивала, то утихала, продолжалась в Москве до осени 1831 года. За это время от холеры в городе погибло около 4 тысяч человек – примерно 1,5% от всего населения.
Холерные бунты
Холера продолжала свое шествие по стране до конца 1831 года. Осенью 1830-го появились и начали стремительно разноситься слухи о том, что болезнь распространяется благодаря чьему-то злому умыслу. Летом 1831 года майор Гейкинг сообщал начальнику 2-го (московского) округа Корпуса жандармов из Владимира: «с недавнего времени <…> распространилась общая молва, будто холеру везде производят люди злонамеренные, подкупленные поляками, французами и турками, кои, отравляя колодцы и съестные припасы, производят смертность под видом холеры. От чего в народе усилилась недоверчивость к лечению медиков, кои самые, кажется, подают к сему повод беспрерывными своими спорами о прилипчивости и неприлипчивости холеры».
В нескольких городах эти слухи привели к погромам. Так как турок, французов и поляков под рукой почти никогда не оказывалось, народный гнев изливался на врачей и чиновников. В ноябре 1830 года толпа разгромила больницу в Тамбове и чуть не растерзала губернатора. В Старой Руссе озабоченные эпидемией и недовольные институтом военных поселений мещане и солдаты бунтовали на протяжении двух недель, за которые линчевали около сотни офицеров, чиновников и врачей.
В июне 1831 года холера добралась до Санкт-Петербурга. Из-за аномальной жары болезнь ударила по столице гораздо сильнее, чем по Москве, – на пике эпидемии в день от нее умирало по 600 человек. Губернатор Петр Эссен ввел в городе карантин, однако, в отличие от Голицына, не сумел сдержать вспышку паники и наладить эффективную работу медицинских служб. «В городе недовольны распоряжениями правительства, – писал государственный цензор Александр Никитенко в своем дневнике. – Лазареты устроены так, что представляют лишь переходное место из дома в могилу. <…> Присмотр за больными нерадивый. Естественно, что бедные люди считают себя погибшими, лишь только заходит речь о помещении в больницу. Между тем туда забирают без разбора больных холерою и не холерою, иногда и просто пьяных из черни, кладут их вместе. Больные обыкновенными болезнями заражаются от холерных и умирают наравне с ними».
Все это, по словам Никитенко, приводило к массовой паранойе. «Народ ропщет и по обыкновению верит разным нелепым слухам, как, например, будто доктора отравляют больных, будто вовсе нет холеры, но ее выдумали злонамеренные люди для своих целей, и тому подобное. Кричат против немцев, лекарей и поляков, грозят всех их перебить. Правительство точно в усыплении: оно не принимает никаких мер к успокоению умов». Другой очевидец этих событий, отставной поручик Федот Гагаев, попавший под воздействие слухов, писал приятелю: «Это, видно, Польша подкупила докторов так морить». Обвинения против поляков были особенно популярны – национальная революция в Польше, жестоко подавленная николаевскими войсками, совпала по срокам с эпидемией.
22 июня в столице начался бунт. Разгневанная толпа, стихийно образовавшаяся на рынке на Сенной площади, разнесла несколько лазаретов и пошла громить центральную холерную больницу. Остановить их смогли лишь солдаты, которые были загодя стянуты к площади. Вскоре к неутихающей 5-тысячной толпе без охраны вышел сам император – за неделю до этого холера убила его родного брата, цесаревича Константина. Точные слова Николая I неизвестны, однако толпа упала перед ним на колени, а затем успокоилась и разошлась.
Согласно официальной версии, которую транслировали представители органов власти, например глава жандармерии Александр Бенкендорф, император призвал народ покаяться перед богом, которого своим выступлением они «жестоко оскорбили», попросил не уподобляться в своем бессмысленном бунтарстве полякам и французам и пообещал привести их к порядку и наказать виновных.
Впрочем, были совсем другие трактовки. Сатирик Николай Лейкин со слов своего отца, который был в толпе, писал, что царь покрыл бунтовщиков отборной площадной бранью. Другая свидетельница рассказывала, что царь выпил залпом целую склянку лекарства от холеры, несмотря на то, что лечащий врач предупреждал его, что от этого у него могут выпасть зубы.
Эпидемия начала постепенно сходить на нет во второй половине 1832 года, а окончательно исчезла лишь к 1838-му. За все это время заразилось холерой 466 тысяч человек, а умерло от нее – 197 тысяч. Болезнь вернулась в Россию уже в 1846 году, когда поразила Закавказье, а в 1848 году вновь бушевала в Санкт-Петербурге. С тех пор вспышки холеры происходили каждые 10–15 лет, но постепенно становились все менее смертоносными благодаря развитию гигиены и санитарии.
Александр Артамонов
https://republic.ru/posts/96522
Подозревала, что нутрии - была у меня детская травма. Но нет, таки утка!
