Круизный форум

Родители с Анной

И выходит, что та, "милая" Анна никогда не появляется на людях, но когда я одна, она главенствует. Я точно знаю, какой мне хочется быть, какая я есть... в душе, но, к сожалению, я такая только для себя самой. И, может быть — нет, даже наверняка, — это причина, почему я считаю, что я по натуре глубокая и скрытная, а другие — что я общительная и поверхностная. Внутри мне всегда указывает путь та, "чистая" и "хорошая" Анна, а внешне я просто веселая козочка‑попрыгунья.

И, как я уже говорила, я все чувствую не так, как говорю другим, поэтому обо мне и создалось мнение, что я бегаю за мальчишками, флиртую, всюду сую свой нос, зачитываюсь романами. И "веселая" Анна над этим смеется, дерзит, равнодушно пожимает плечами, делает вид, что ее это вовсе не касается. Но — увы! Та, другая, "тихая" Анна думает совсем иначе. И так как я с тобой абсолютно честна, то признаюсь: мне очень жаль, что я прилагаю неимоверные усилия, чтобы изменить себя, стать другой, но каждый раз мне приходится бороться с тем, что сильнее меня.

И все во мне плачет: "Видишь, вот что вышло: у тебя дурная репутация, вокруг — насмешливые или огорченные лица, людям ты несимпатична — а все из‑за того, что ты не слушаешь советов своего лучшего "я". Ах, я бы и слушалась, но ничего не выходит: стоит мне стать серьезной и тихой, как все думают, что это притворство, и мне приходится спасаться шуткой. Я уж не говорю о своей семье, они сразу начинают подозревать, что я заболела, дают пилюли от головной боли, от нервов, щупают пульс и лоб — уж нет ли у меня жара, спрашивают, действовал ли желудок, а потом порицают меня за плохое настроение. И я не выдерживаю, я начинаю по настоящему капризничать, потом мне становится грустно, и наконец я выворачиваю сердце наизнанку, плохим наружу, а хорошим внутрь, и начинаю искать средства — стать такой, как мне хотелось бы, какой я могла бы стать, если бы... да, если бы не было на свете других людей...

пррол

На этом дневник Анны обрывается.

4 августа "зеленая полиция" напала на "убежище", арестовала всех, кто там скрывался, вместе с Кралером и Коопхойсом, и увезла в немецкие и голландские концлагеря.

Гестапо разгромило "убежище". Среди старых книг, журналов и газет, брошенных как попало, Мип и Элли нашли дневник Анны. Кроме нескольких страниц дневник был напечатан полностью.

Из всех скрывавшихся вернулся только отец Анны.

Анна умерла в марте 1945 года в концлагере Берген‑Бельзен, за два месяца до освобождения Голландии.

Мне до боли близка судьба и Тани Савичевой и Анны Франк.
Когда я учился в ЛКИ и жил в Ленинграде, то у моего институтского приятеля и других коренных ленинградцев были бабушки и дедушки кто пережил блокаду.
Мой папа тоже бывал в это время в городе выполняя спецоперации.
Я всегда с интересом слушал рассказы очевидцев и переживших ее.
Сейчас, уже, с возрастом эмоции зашкаливают.
Но даже будучи молодым разгильдяем я все же очень тяжело воспринимал рассказы о ней.
В молодости я много общался с иностранцами: европейскими и американскими.
Были у меня и знакомые голландцы пережившие оккупацию, те тоже рассказывали о тяжелом периоде страны.
Мне всегда были симпатичны немцы, но то что натворили наци не поддавалось ни какому осмыслению, преобладали эмоции.
Какого хрена было лишать жизни людей совершенно не заслуживших этого, не ясно!
Анна Франк напоминает мне одноклассницу Таню и внешне и по рассуждениям.
Таня в школе была влюблена в меня, а я над ней глумился. Вскорее ее не стало...

Две разные девочки из разных стран, но судьба у них была одна-смерть в детстве от черной руки войны развязанной германским национал социализмом.
Но парадоксально невообразимо что такая же судьба была и у девочки по имени Хельга, дочери министра пропаганды Германии!

Хельга Геббельс — 13 лет. Старшая дочь из 6 детей Йозефа и Магды Геббельс.

У нее не было таких проблем как у прочих ее сверстниц.
У нее не было голодного детства, она была окружена любовью и заботой своей семьи.
О таком и мечтать не приходится, казалось бы, но...ее чудесная сытая и беззаботная жизнь была прервана очень рано. На фото открытое и приятное лицо вызывающее,у любого человека, только симпатию...

Она была любимицей Гитлера.

Письмо Хельги Геббельс Генриху Лею*

Мой дорогой Генрих! (…) Мы сегодня днем переехали в бомбоубежище; оно устроено почти под самой рейхсканцелярией. Тут очень светло, но так тесно, что некуда пойти; можно только спуститься еще ниже, где теперь кабинет папы и сидят телефонисты. Берлин очень сильно бомбят и обстреливают из пушек, и мама сказала, что тут безопасно, и мы сможем подождать, пока что-то решится. Папа мне сказал, чтобы я была готова помочь маме быстро собрать маленьких, потому что мы, может быть, улетим на юг.

проллдл

(…) Приходила Блонди. Она привела щенка и стала его прятать. Блонди ведет себя странно, и я ее решила отвести вниз.. Папа не велел туда ходить без разрешения. А я, решившая быть послушной…, я пошла. Я хотела только отвести Блонди фрейлейн Браун, но вспомнила, что она очень ее не любит. И я села с Блонди в одной комнатке и стала ждать. Блонди на всех рычала, кто заходил, и вела себя очень странно. За ней пришел герр Гитлер, она только с ним пошла. Герр Гитлер мне сказал, что я могу ходить здесь повсюду, где мне хочется. Я не просила; он сам мне разрешил. Может быть, я этим воспользуюсь.

(…)Сегодня по Вильгельмштрассе прошли русские танки. Все об этом только и говорят. Еще говорят, что президент Геринг изменил фюреру, и его за это уволили с поста.
С женой Магдой и приемным сыном.

Мои сестрички и брат ведут себя хорошо и меня слушаются. Папа велел разучить с ними две песни Шуберта. Я пела им твою любимую; они повторяли, на слух. Еще я стала им читать на память из "Фауста"; они слушали внимательно, с серьезными лицами. (…) Мы стали загадывать, кто и о чем бы попросил Мефистофеля! Я и сама стала загадывать, а потом опомнилась. Я им объяснила, кто такой Мефистофель и что не нужно ни о чем просить, даже если он вдруг сюда явится. И я решила с ними помолиться, как учила бабушка. Когда мы стали молиться, к нам зашел папа. Он ничего не сказал, только стоял молча и слушал. (…) Я раньше не понимала, почему люди вдруг молятся, если не верят в бога. Я не верю; в этом я тверда. Но я молилась, как бабушка, которая тоже тверда — в вере. (…) Я не верю в бога, но, получается, подозреваю, что есть дьявол? (…) Ты подумай над этим, хорошо? Ты как-то все умеешь соединить или распутать. Ты мне говорил, что нужно изучать логику. Я буду изучать, я вообще решила, что когда мы вернемся домой, я попрошу папу дать мне те книги, о которых ты мне писал. Я их возьму с собой, когда мы уедем на юг. (…) Я вижу все меньше знакомых мне людей. Они прощаются с папой и мамой так, точно уходят на час или на два. Но они больше не возвращаются. (…) Герр Гитлер обещал, что скоро мы вернемся домой, потому что с юго-запада начался прорыв большой армии и танков.

еннгг

(…) Я сегодня три раза спускалась вниз, и я видела министра фон Риббентропа. Я слышала, что он говорил герру Гитлеру и папе: он не хотел уходить, просил его оставить. Папа его убеждал, а герр Гитлер сказал, что от дипломатов теперь нет пользы, что если министр хочет, пусть возьмет автомат — это лучшая дипломатия. Когда фон Риббентроп уходил, у него текли слезы.