LaSer61 писал(а):Так после четыре семьдесят все и начинается...
Но 55 для студента? Так дорого ...
remain-silent писал(а):etc - et cetera
ну да и так далее или сокращенно &c. Я думаю это уже пошло с начала массовой эпохи компьютеров и засилия чатов по всей планете. Именно тогда стали появляются 2u brb и тьма разных сокращений и смайликов * и с бровями и черт знает чего не было. Еще до того как родилась сама мысль о смартфоне. Времена модемов 33600 и более медленных и ФИДОнета. Когда у модераторов был легендарное оружие плюсомёт.
"Всё, что вы видите во мне — это не моё, это ваше. Моё — это то, что я вижу в вас." — сын Марии Ремарк
Все мы периодически слышим эти имена, ставшие нарицательными.
ГОРГОНЫ
Чудовищные порождения морских божеств Форкия и Кето,
внучки земли Геи и моря Понта.
Гомер упоминает лишь одну горгону, а Гесиод говорит о трех сестрах:
Сфено, Эвриале и Медузе.
Старшие - бессмертные, младшая (Медуза )
МЕГЕРА
Как и про Горгону, мало кто знает, что их было три сестры: Алекто, Тисифона и Мегера.
Это три Эринии (Эвмениды) -богини мести, рожденные Геей, впитавшей кровь оскопленного Урана.
Место обитания этих безумных демонов - подземное царство Аида и Персефоны, откуда они появляются на земле среди людей,
чтобы возбудить в них месть, безумие, злобу.
Алекто, напоенная ядом горгоны, проникнув в виде змеи в грудь царицы латинов Аматы и наполнив злобой ее сердце, сделала ее безумной. Та же Алекто в образе страшной старухи
побудила к бою вождя рутулов - Турна, вызвав тем самым кровопролитие.
Ужасная Тисифона в тартаре бьет бичом преступников и устрашает их змеями, полная мстительного гнева.
Мегера, их сестра - олицетворение гнева и мстительности, до настоящего времени остается нарицательным обозначением злой, сварливой женщины.
В Риме им соответствовали ФУРИИ ("безумные", "яростные"), Furiae (от furire, "неистовствовать") -
богини мести и угрызений совести, наказывающие человека за совершенные грехи.
ХИМЕРА
чудовище, рожденное Ехидной и Тифоном. У нее голова и шея льва, туловище козы
и хвост дракона; по другим версиям это существо с тремя головами: льва, козы и змЕя, -
каждая из которых изрыгает пламя, и туловищем, спереди - львиным,
в середине - козьим, сзади - змеиным.
Химера - олицетворение огнедышащего вулкана.
В переносном смысле - фантазия, несбыточное желание или действие.
ГАРПИИ
духи ветров, дочери морского божества Тавманта и океаниды Электры,
архаические доолимпийские божества. Их имена:
Аэлла ("Вихрь"),
Аэллопа ("Вихревидная"),
Подарга ("Быстроногая"),
Окипета ("Быстрая"),
Келайно, Келено ("Мрачная") - указывают на связь со стихиями и мраком.
Изображаются гарпии в виде полуженщин-полуптиц отвратительного вида.
В мифах они представлены злобными похитительницами детей и человеческих душ,
внезапно налетающими и так же внезапно исчезающими, как ветер.
ПЛЕЯДЫ
семь дочерей титана Атланта и океаниды Плейоны:
Алкиона (мать знаменитого своим богатством беотийского царя Гириея),
Меропа, Келено (возлюбленная Посейдона, родившая ему сына Лика),
Электра (родила от брака с Зевсом Дардана, основателя царской династии в Трое),
Стеропа, Астеропа (ее имя буквально переводится как "вспышка", "молния"),
Тайгета и Майя.
АЛАСТОР
Демон гнева, мести, злой дух.
Имя Аластор приобрело нарицательный смысл ("каратель", "мститель").
"Всё, что вы видите во мне — это не моё, это ваше. Моё — это то, что я вижу в вас." — сын Марии Ремарк
Вашему вниманию предлагаю праздничную, волшебную и одновременно таинственную композицию "В пещере горного короля" из сюиты Эдварда Грига на пьесу Генрика Ибсена "Пер Гюнт".
Замысловато ...
В пьесе эта композиция звучит при вступлении горного короля и его троллей в его тронную пещеру. Благодаря этому, а также своему звучанию "В пещере горного короля" ассоциируется с троллями, а также с мистикой и таинственной атмосферой вообще.
Учёные записывали гудение пчёл и на записи обнаружили нечто неожиданное: сталкиваясь друг с другом в улье, пчёлы издают определённый звук, что-то типа "ах!" если перевести на человеческий. Причём чаще это происходит ночью, когда все пчёлы "дома" и возятся со своими "домашними делами". Послушайте этот забавный вскрик!
Есть ли еду тремя или пятью пальцами. Или следует использовать вилку. В настоящее время мы не задаемся такими мыслями. Однако такая дилемма стояла перед множеством людей в прошлом.
Первые вилки произвели сенсацию однако заставить людей их использовать оказалось нелегко. Слово "вилка" происходит от латинского furca, вилы фермера.
Вилки были не только очень дорогими, но и осуждены Церковью, а люди не знали, как ими пользоваться. Старые книги этикета советовали людям не есть суп с вилкой. Можно представить, насколько смущенными были люди, когда на обеденный стол клали вилку.
Чем же бедные вилки могли так впечатлить европейцев? Точнее не просто не понравились, а вызвали возмущённые протесты, как "слишком кощунственный" инструмент. Почему?
Да потому что были "искусственными руками" и как таковые претендовали на роль Бога, итак уже создавшего и подарившего человеку руки. Конкурировать с Церковью в трактовке, что можно, а что нельзя, в Средние века было, сами понимаете, очень плохой идеей, так что благочестивые граждане долгое время избегали вилок, пока здравомыслие и удобство, наконец, не победило.
Вилка и кожаный чехол. Южная Германия или Австрия, середина 18-го века
Издревле люди ели пальцами. Могли это делать "правильно" или "неправильно". Сколько пальцев использовалось для еды, было одним из признаков, отличавших верхний и нижний классы.
Обычно было принято брать и есть еду пятью пальцами, но со времен Рима и позже считалось, что использование трех - признак хороших манер.
В 1530-х годах была даже книга этикета, в которой описывалось "правило трех пальцев". Людям напоминали о важности использовать правильное количество пальцев во время трапезы в хорошем обществе.
Неслыханно было использовать столовые приборы. Никто и не помышлял об использовать вилок для еды.
Самые старые вилки были обнаружены в Турции. Ученые датировали артефакты четвертым тысячелетием до нашей эры, но исследователи пришли к выводу, что примитивные вилки вряд ли использовались для еды. Скорее всего, они использовались в качестве древних инструментов. В восьмом или девятом веке некоторые персидские дворяне могли использовать подобный вилке инструмент.
Литые бронзовые вилки восьмого-девятого века из современного Ирана.
Впервые в 11 веке в Тоскане, в Италии, начали использоваться для еды. Вилки были представлены широкой публике как специальный инструмент для поедания спагетти.
Рене родился 4 февраля 1909 года в семье итальянского аристократа (отец Рене — итальянский граф Делла Каминате) и французской графини. Когда Рене Грюо исполнилось 15 лет, он вместе с матерью приехал в Париж.
В двадцать лет он уже работал модельером, но затем решил посвятить себя модной иллюстрации.
Первым журналом, с которым Рене заключил контракт, стал L’Officiel; после первой же публикации на Рене посыпались денежные заказы.
Когда Кристиан Диор запускал новый аромат — Miss Dior — он обратился к Рене Грюо. Этот заказ положил начало продолжительному сотрудничеству, которое принесло Грюо славу и состояние. Рене становится узнаваемым художником.
Во время Второй мировой войны Грюо, хотя и потерял многих своих клиентов, продолжал работу с Кристианом Диором и некоторыми журналами.
Во время войны Рене, рискуя своей карьерой, а то и жизнью, помогал еврейским беженцам
Женский портрет в три мазка. 1950
"Всё, что вы видите во мне — это не моё, это ваше. Моё — это то, что я вижу в вас." — сын Марии Ремарк
Аполония Халупец, она же Пола Негри, была одной из ярчайших звёзд эпохи немого кино. Дочь польского революционера, сосланного в Сибирь, она прославилась в межвоенной Европе и – задолго до Гарбо и Дитрих – с триумфом воцарилась в Голливуде, где быстро стала самой богатой женщиной киноиндустрии благодаря ролям страдающих femme fatale.
Для кино тех лет она была скандально, революционно сексапильна. Она прервала помолвку с Чарли Чаплином ("королева трагедии и король комедии") ради Рудольфа Валентино ("величайшая любовь моей жизни!" – на его похоронах она падала в обморок шесть раз), а замуж выходила (ненадолго) за польского графа, а после (и тоже ненадолго) – за грузинского князя.
Потеряла состояние во время биржевого кризиса и вернулась в Европу; любимая актриса Геббельса, в 1937 году она засудила французский журнал за сомнительные (а может, и нет) сплетни о её романе с Гитлером.
В начале большой войны опять бежала в Америку, где жила продажей своих драгоценностей. Отказалась сниматься у Билли Уайдлера в великом "Бульваре Сансет".
В 60-е поразила журналистов, явившись на пресс-конференцию с ручным гепардом. Это Негри первой стала красить ногти на ногах, придумала моду на сапоги из меха и (sic!) тюрбаны. Прожила 90 лет. Она была звездой во всём.
Pola Negri
"Всё, что вы видите во мне — это не моё, это ваше. Моё — это то, что я вижу в вас." — сын Марии Ремарк
На городской окраине, вечно мокнущей под дождем и пропахшей запахами кухни, жил в доходном доме, по соседству с уборной, бедный художник Аргон. Маленькая комната — три на три метра — казалась больше, потому что, кроме стоящего возле стены стула, в ней ничего не было. И стол, и книжные полки, и мольберт, и даже ящик с красками пошли на покупку хлеба. Теперь в комнате оставались лишь стул да сам художник Аргон. Но долго ли смогут здесь продержаться и эти двое?
Приближалось время ужина. «До чего же чувствительным стал мой нос»,— думал Аргон. В сложном смешении запахов он легко различал оттенки. О золотистая охра свинины, варящейся в мясной лавке возле железной дороги! Изумрудная зелень, донесенная ветром из фруктового магазина. Волнующий желтый крон, источаемый булочной. Грустная, небесно-голубая лазурь макрели, которую жарит внизу хозяйка.
Да-а. Аргон с самого утра еще ничего не ел.
Бледное лицо, лоб в морщинах, беспрестанно двигающийся кадык, сутулая спина, дрожащие колени. Аргон засунул руки в карманы и зевнул три раза подряд. В это время его пальцы нащупали что-то длинное и тонкое. Что бы это могло быть? Красный мелок. Интересно, как он попал в карман? Повертев его в пальцах, художник еще раз широко зевнул. Господи, до чего жрать хочется!
Сначала машинально, потом увлекшись, Аргон стал рисовать мелком на стене. Прежде всего яблоко. Здоровенное — одно такое съешь, и уже сыт. Рядом фруктовый нож, чтобы удобнее было есть. Затем, глотая слюну, булку, вдохновляемый запахами из окна и коридора. Булочку с вареньем, слойку с маслом, хлебный каравай величиной с человеческую голову. Глазам виделась поджаристая хрустящая корочка, покрытая аппетитными трещинками, ноздри щекотал дурманящий дрожжевой запах. Рядом с хлебом целый кирпич масла. Еще бы надо кофе нарисовать. Только что сваренный, от которого пар идет. На блюдечке три куска сахара, каждый со спичечный коробок.
Сознание постепенно обволакивал туман, в мозгу мелькали булочные джунгли, консервные горы, молочные моря, сады из сыра и говядины... Обессиленный художник задремал.
...Проснулся он от звука падения какого-то предмета и звона бьющейся посуды. Солнце уже зашло, в комнате было темно. Что такое? Посмотрев туда, откуда донесся шум, Аргон затаил дыхание. Разбитая чашка. Разлитая, еще дымящаяся жидкость не могла быть не чем иным, как только кофе. Рядом яблоко, хлеб, масло, куски сахара, ложка, нож и уцелевшее, к счастью, блюдце. А нарисованные мелом на стене картинки исчезли.
Не может быть... Кровь толчками побежала по жилам, и Аргон на цыпочках подошел ближе. Неправда, неправда, разве такое бывает? Да, но ведь все это происходит наяву. Кофе так пахнет, что задохнуться можно, какая же это неправда? Прикоснулся пальцем к хлебной корочке. Потом, решившись, лизнул языком сахар. Что, Аргон, все равно не веришь? Нет, это правда. Верю. Но страшно. Страшно верить.
Страшно, но факт. Ведь можно есть!
Наконец наевшись, Аргон вздохнул с облегчением. Но тут же вспомнил об источнике своей сытости и опять заволновался. Он взял красный мелок в руки и внимательно его рассмотрел. Смотри не смотри, понятней от этого не станет. Для того чтобы убедиться, надо попробовать еще раз. Если опять случится то же самое, значит, все происходящее — реальность. Он хотел изобразить что-нибудь новое, но в нетерпении снова нарисовал яблоко. Не успел он отнять от стены мелок, как яблоко упало на пол. Значит, правда. Если явление повторяется — оно происходит на самом деле.
Законы вселенной изменились. Изменилась судьба, несчастье ушло прочь. О эра сытого желудка, мир, в котором осуществляются все желания!..
Господи, я хочу спать.
Что ж, нарисуем кровать. Мелок дорог, как сама жизнь, но кровать — вещь совершенно необходимая при набитом животе, а мел истирается медленно, так что нечего скряжничать. Эх, впервые в жизни заснуть счастливым! Один глаз закрылся сразу, но второй никак не хотел смыкаться. Сказывалась тревога о завтрашнем дне: сегодня все было хорошо, а завтра? Но закрылся в конце концов и второй. Всю ночь обоими, столь разными, глазами видел художник разноцветные сны.
А утро, полное тревог, началось вот так.
Ему приснилось, что за ним гонятся и он падает с моста. Однако это не означало падения с кровати. Открыв глаза, он обнаружил, что никакой кровати вообще нет. В комнате по-прежнему стоял только один стул. А как же события минувшей ночи? Аргон, наклонившись, боязливо осмотрел стену.
На ней красным мелом была нарисована чашка (разбитая!), ложка, нож, очистки яблока и обертка из-под масла. Под всем этим была изображена кровать, с которой он будто бы упал.
На стену вернулось из нарисованного вчера только то, что не было съедено. Аргон почувствовал боль в плечах и пояснице. Именно такую боль он должен был бы испытывать, если бы на самом деле упал с кровати. Когда он дотронулся до нарисованной смятой простыни, его рука ощутила, что это место на стене явно теплее.
Художник потер пальцем нарисованный нож. Это был самый обычный мел, он сразу размазался, оставив грязный след. Попробуем-ка нарисовать еще одно яблоко. Однако нарисованное яблоко и не думало превращаться в настоящее и падать на пол. Когда Аргон потер по нему ладонью, от него и вовсе ничего не осталось.
Счастье оказалось сном одной ночи. Все кончилось, и жизнь была опять такой, как прежде. Так ли это? Нет, она стала в десять раз горше. И голод в десять раз сильнее. Наверное, съеденное вчера превратилось в желудке в крошки мела и штукатурки.
Аргон пошел к общему умывальнику и выпил целый литр воды, набирая ее в горсти. Потом вышел на унылую сумрачную улицу, еще окутанную рассветным туманом. Согнувшись над сточной канавой, берущей начало метров за сто, в ресторанной кухне, он пошарил руками в липкой, черной как деготь воде и что-то вытащил. Это была проволочная сетка. Промыв ее в ручье, он обнаружил, что в ней застряло что-то съедобное. Рис! Недавно старик, живущий по соседству, рассказал ему, что, если перегородить канаву проволочной сеткой, за день в ней набирается отбросов на один раз поесть. Сам старик примерно с месяц назад разбогател настолько, что мог теперь питаться жмыхом, и поэтому канаву у ресторана уступил Аргону.
Но какой дрянью показалась ему эта пища по сравнению со вчерашним пиршеством! Но зато она не волшебная, а самая настоящая, способная заполнить желудок, и пренебрегать ею нельзя.
Дрянь, вот это реальность.
Перед полуднем, выйдя в город, Аргон зашел к приятелю, служившему в банке. Тот, невесело усмехнувшись, спросил: «Что, сегодня моя очередь?» Аргон кивнул с застывшим лицом, лишенным всякого выражения. Он съел половину завтрака приятеля и, ссутулившись, вышел на улицу.
Полдня Аргон размышлял.
Откинувшись на спинку стула, сжимая в руке мелок, он мечтал о чуде, и вслед за страстным желанием появилась надежда. А потом предчувствие, что с заходом солнца волшебство повторится, переросло в уверенность.
Соседское радио сообщило, что время — пять часов пополудни. Аргон встал и нарисовал на стене хлеб, масло, банку сардин и чашку кофе. Под всем этим он не забыл изобразить стол, чтобы ничего не упало на пол, как прошлой ночью. И стал ждать.
Солнце зашло. У художника появилось ощущение, что с его зрением что-то происходит, так как рисунок на стене начал расплываться. Как будто между стеной и глазами повисла пелена тумана. Изображение становилось все бледнее, а туман все плотнее. Наконец он сгустился настолько, что, казалось, вот-вот превратится в твердый предмет, и тут (свершилось!) все нарисованное на стене вдруг появилось на самом деле.
Аппетитно дымился кофе, только что выпеченный хлеб был еще теплым. Ой, забыл консервный нож! Аргон стал рисовать его на стене, придерживая левой рукой, чтобы не упал, и нож прямо под мелком принимал вес и форму. Вот это настоящее творчество!
Вдруг он на что-то наткнулся. Вчерашняя кровать опять стояла на месте. На ней валялись рукоятка фруктового ножа (лезвие он стер пальцами), обертка от масла и осколки чашки.
Утолив голод, Аргон улегся на кровать. Так. Как быть дальше? Совершенно очевидно, что солнечные лучи уничтожают действие волшебства. Как только наступит день, снова вернется нужда. Нельзя ли что-нибудь придумать? Вдруг в голову ему пришла гениальная мысль. Надо занавесить чем-нибудь окно, отгородиться от дневного света.
Для осуществления этой идеи нужны кое-какие деньги. Чтобы защититься от солнца, необходимы настоящие вещи, которые не боятся солнечных лучей. Однако деньги нарисовать непросто. Что бы такое придумать? Толстый бумажник! Раскрыв его, Аргон увидел, что замысел удался. В бумажнике банкнотов было более чем достаточно.
Эти деньги исчезнут с наступлением дня, но они не оставят следов, поэтому беспокоиться не о чем. Все же на всякий случай он пошел за покупками подальше от дома. Два толстых одеяла, пять листов черной бархатной бумаги, коробка гвоздей, четыре деревянные планки. По дороге он купил в лавке букиниста попавшуюся ему на глаза кулинарную книгу. На оставшиеся деньги Аргон выпил кофе и нашел, что кофе с рисунка ничем не хуже. Это почему-то привело его в хорошее расположение духа. Напоследок он купил газету.
Прежде всего художник плотно забил дверь, завесив ее одеялом и двумя листами бархатной бумаги. Затем заделал окно, заколотив его по углам деревянными планками. От облегчения и нахлынувшего вдруг безразличия ко всему на свете мысли Аргона затуманились, он повалился на кровать и уснул.
Продолжение следует...
"Всё, что вы видите во мне — это не моё, это ваше. Моё — это то, что я вижу в вас." — сын Марии Ремарк
Открыв глаза, он почувствовал внутри себя скрученную стальную пружину, готовую распрямиться в любой миг. Новый день, новая жизнь... Окруженное золотым сиянием завтра, потом послезавтра, потом еще много-много дней, и все они покорно ждут. Аргон улыбнулся счастливой, немного растерянной улыбкой. Мгновение ждет, пока он не создаст его своими собственными руками, ничем не скованный и свободный в своем выборе. О блистательная пора! Но откуда эта едва заметная грусть под сердцем? Наверное, такое же чувство испытывал бог за миг до сотворения мира. Губы расползлись в улыбке.
Аргон нарисовал большие настенные часы. Дрожащей рукой поставил стрелки на двенадцать часов. С этого момента начинается отсчет времени новой эпохи.
В комнате становилось душно, и Аргон нарисовал на стене, обращенной к коридору, окно. Но что это? Окно так и осталось рисунком. Немного поразмыслив, он сообразил, что недостает внешнего мира за окном, то есть оно нарисовано неполностью и поэтому не может стать настоящим. Ладно, нарисуем чтонибудь за окном. Какой бы вид изобразить? Альпийские горы, неаполитанское море, сельский ландшафт или, может быть, сибирскую тайгу? Перед глазами вставали красивые пейзажи, виденные на открытках и в путеводителях. Однако, когда знаешь, что необходимо остановить выбор на чем-нибудь одном, решиться очень трудно. Вот что, подумал он, нарисую-ка я себе бутылку виски, кусок сыра и буду обдумывать это дело не спеша.
Но чем больше он думал, тем труднее казалась ему задача. Как ни посмотри, дело это нешуточное. Оно важнее всего, что я рисовал до сих пор. Нет, оно важнее, чем любая картина, написанная когда-либо человеком. Мало изобразить просто приятный глазу пейзаж — море там, горы, ручейки или сады. Допустим, горы. Я ведь создам не только горы. А что будет за ними? Города, моря или пустыня? Какие там будут жить люди, какие водиться звери? Ведь я, сам того не зная, сотворю и их тоже. К этому нельзя отнестись просто как к побочному эффекту от создания окна. Ибо это целый процесс миросозидания. Моя рука определит судьбу вселенной, могу ли я положиться здесь на случайность? Нет, мир за окном—дело серьезное, я должен написать такую картину, какую не создавал еще ни один человек...
Аргон погрузился в раздумья.
Первую неделю он провел, с неудовольствием постигая всю необъятность задачи сотворения мира. Комната опять наполнилась холстами и запахом красок. Везде валялись десятки набросков и эскизов. Чем больше Аргон размышлял, тем невыполнимей казалась ему задача. Один раз, махнув на все рукой, он чуть было не решил отдаться на волю случая, но остановился, сообразив, что тогда сойдет на нет его роль творца. Кроме того, если в соответствии с его волей будет создана лишь малая часть вселенной, где гарантия, что стечение не зависящих от него обстоятельств вновь не вернет его к прошлой жизни, вновь не заставит голодать? Мелок ведь когда-нибудь сотрется. Нет, надо сотворить самому весь мир.
Следующая неделя прошла в обжорстве и пьянстве.
На третьей неделе Аргон впал в отчаяние, близкое к помешательству. Холсты опять покрылись пылью, запах краски выветрился.
Пошла четвертая неделя. Он наконец решился. Эта решимость была вызвана отчаянием, ибо ждать он больше не мог. Страшась создать своей рукой мир в окне, не в силах взять на себя эт^у ответственность. Аргон решил всецело положиться на волю случая: нарисовать в стене дверь и определить облик нового мира в зависимости от того, что он за ней обнаружит. Даже если из этой идеи ничего не выйдет и за дверью окажется все та же городская окраина, это лучше, чем ответственность за целую вселенную. Наплевать на все, только бы найти выход из этого тупика.
Впервые за все время Аргон надел пиджак — как-никак решается судьба целого мира. Твердой рукой он взял чудесный мелок и нарисовал дверь... Перехватило дыхание. Еще бы! Для человека, наверное, самое большое потрясение — открыть дверь, за которой неведомое. Может быть, в качестве награды там ожидает смерть?
Он взялся за ручку. Отступив шаг назад, толкнул дверь.
День был на столько не очень, что я не готов сегодня узнать чем кончится. Продолжение следует.
"Всё, что вы видите во мне — это не моё, это ваше. Моё — это то, что я вижу в вас." — сын Марии Ремарк
* и с бровями и черт знает чего не было. Еще до того как родилась сама мысль о смартфоне. Времена модемов 33600 и более медленных и ФИДОнета. Когда у модераторов был легендарное оружие плюсомёт.
*
